Обручённая

Норманны, разделившись на небольшие отряды, настигали их и рубили без помех. Сборным пунктом победителей был невысокий холм, где еще недавно водрузил свое знамя Гуенуин, а где теперь развевалось знамя Хьюго де Лэси.

Окруженный своими лучшими конными и пешими бойцами, опытный военачальник не позволял им далеко от себя удаляться.

Остальные, как уже сказано, преследовали врагов с торжествующими криками и угрозами мести. Под стенами замка слышались громкие возгласы: «Ура, святой Эдуард! Ура, святой Деннис! Рази! Не щади валлийских волков! Помни Раймонда Беренжера!»

Воины, стоявшие на стенах замка, подхватывали эти победные клики и пускали стрелы в тех беглецов, которые оказывались слишком близко от замка. Они готовы были решиться на вылазку, чтобы более деятельно участвовать в истреблении врагов. Однако теперь, когда стало возможно сообщаться с войском коннетабля Честерского, Уилкин Флэммок счел себя и свой гарнизон в подчинении у этого славного военачальника и не слушал настойчивых призывов отца Альдрованда, который, невзирая на свое духовное звание, сам охотно возглавил бы такую вылазку.

Наконец расправа с врагом была завершена. Множество труб протрубило отбой. Рыцари собирали людей под свои знамена и медленно вели их к главному знамени — знамени своего предводителя, вокруг которого снова собралось все войско. Так собираются облака вокруг вечернего солнца, и это причудливое сравнение можно было бы продолжить, ибо косые лучи сверкали и на доспехах воинов.

Вскоре на равнине не осталось всадников, лишь тела убитых валлийцев. Но вот начали возвращаться воины, которых погоня увела дальше; они гнали перед собой несчастных пленных, которым, насытясь кровью, даровали жизнь.

И тогда, желая привлечь внимание своих освободителей, Уилкин Флэммок приказал развернуть все знамена, какие были в замке; и их развернули под ликующие возгласы тех, кто под ними сражался. В ответ им разнеслись далеко вокруг радостные клики воинов де Лэси, вспугнувшие уцелевших валлийских беглецов, которые, оказавшись уже далеко от поля битвы, решились было остановиться и перевести дух.

После этого обмена приветствиями от войска коннетабля отделился всадник, который, как было видно еще издали, выказывал особую ловкость и грацию в управлении конем. Он приблизился к подъемному мосту, который тотчас перед ним опустили. Флэммок и монах (который всюду, где было возможно, также выступал как представитель власти в замке) поспешили навстречу посланцу их освободителя. Он сошел со своего вороного коня, который еще поводил боками после ратного труда и был покрыт клочьями пены и брызгами крови, но под ласковой рукой молодого хозяина выгибал шею, встряхивал стальным чепраком и фыркал, показывая свою резвость и неуемную жажду битвы. Орлиный взор юноши выражал боевой пыл, который, как видно, он уже успел проявить. Свой шлем он подвесил к седлу, открыв лишь слегка разрумянившееся красивое лицо, обрамленное короткими и густыми каштановыми кудрями; в тяжелых доспехах он двигался так легко и свободно, что они казались скорее нарядом, чем бременем. Будь то всего лишь подбитый мехом плащ, он не мог бы сидеть на этом всаднике изящнее, чем сидела тяжелая кольчуга, повторявшая каждое его движение. Лицо его было таким юным, что только пушок над верхней губой указывал на близящееся возмужание. Женщины, столпившиеся во дворе замка, чтобы увидеть первого посланца своих освободителей, наперебой восхищались его красотой и прославляли его доблесть. Одна миловидная особа зрелых лет, более смелая, чем остальные, выделявшаяся красными чулками, туго обтянувшими ее стройные ноги, и чепчиком снежной белизны, вплотную подошла к молодому рыцарю и заставила его покраснеть, воскликнув, что Пресвятая Дева Печального Дозора, чтобы возвестить им освобождение, как видно, прислала им ангела; при этих словах отец Альдрованд укоризненно покачал головой; зато все остальные встретили их с восторгом, весьма смутившим юношу.

— Помолчите же! — прикрикнул Уилкин Флэммок. — Женщины, неужели вам неведомы приличия? Неужели вы никогда не видели молодого рыцаря, что липнете к нему, словно мухи на мед? Отойдите, говорят вам, и дайте нам спокойно выслушать распоряжения благородного лорда де Лэси.

— Их я могу сообщить, — сказал юноша, — только в присутствии благородной девицы Эвелины Беренжер, если удостоюсь чести предстать перед ней.

— Это уж непременно, славный рыцарь! — сказала та же смелая особа, которая только что громко выражала свое восхищение. — Ручаюсь, что вы достойны этой чести, да и любой милости, какую может оказать дама!

— Да придержи ты язык, сорока! — крикнул монах. А фламандец тут же добавил:

— Берегись покаянной скамьи, госпожа Бесстыдница! — и взялся проводить молодого посланца.

— Прошу позаботиться о моем славном коне, — сказал тот, передавая поводья одному из слуг. Это освободило его от части женской свиты, которая принялась хвалить и ласкать коня с тем же восторгом, с каким хвалила всадника; а иные были даже готовы целовать стремена и сбрую.

Только кумушку Джиллиан было не так легко отвлечь, как некоторых ее спутниц; пока фламандец мог ее слышать, она повторяла слова «покаянная скамья», а потом дала себе волю:

— Почему же покаянная скамья, сэр Уилкин-Палкин? На английский роток не накинуть фламандский платок! Не таковская я! Почему покаянная скамья? Потому только, что моя молодая госпожа — красавица, а молодой рыцарь тоже хоть куда, пусть борода еще не выросла? Что, у нас глаз нету? Или языка?

— Насчет твоего языка никто не сомневается, кумушка Джиллиан, — промолвила кормилица Эвелины, стоявшая тут же. — Только сейчас тебе бы лучше его придержать.

— А это почему, госпожа Жеманница? — спросила неукротимая Джиллиан. — Пусть ты и укачивала нашу госпожу пятнадцать лет назад, зазнаваться все же нечего. Уж потерь, кошка до сливок всегда доберется, хотя бы ту кошку вырастила сама аббатиса.

— Домой, жена, домой! — прикрикнул на нее муж, старый егерь, не стерпев выходок чересчур бойкой супруги. — Домой! Не то ты у меня отведаешь ремня. И священник, и Уилкин Флэммок, все дивятся твоему бесстыдству.

— Да ну? — сказала Джиллиан. — Так, может быть, чтобы на меня дивиться, хватит и двух дурней, и нечего тебе соваться третьему!

Теперь все засмеялись уже над егерем, и тот поспешил увести жену, не пытаясь продолжать словесную перестрелку, в которой она так явно одерживала верх.

Люди переменчивы, в особенности простонародье; и эта комическая сценка развеселила тех, чье положение еще так недавно было не только опасным, но и казалось безнадежным.

Глава X

В открытом гробу его принесли Шестеро верных слуг. Плыл над ним погребальный звон, И слышался плач вокруг.

Пока во дворе замка происходили все эти события, Дамиан де Лэси получил просимую аудиенцию у Эвелины Беренжер. Она приняла его в большом зале своего замка, сидя на особом возвышении, под балдахином; возле нее находилась Роза и несколько служанок, из которых только первой разрешалось сидеть в присутствии госпожи на низенькой скамеечке — столь строго соблюдали знатные норманнские девицы положенный этикет.

Юношу ввели в зал священник и Флэммок. Духовное звание первого из них и доверие, каким облек второго покойный отец Эвелины, давали им право присутствовать при этой встрече. Сделав шаг навстречу красивому молодому посланцу, Эвелина покраснела; смущение ее оказалось, как видно, заразительным, ибо Дамиан, целуя протянутую ему руку, также обнаружил некоторое замешательство. Эвелине подобало заговорить первой.

— Мы приветствуем и благодарим, — произнесла она, — посланца, принесшего нам весть о том, что опасность миновала. Если не ошибаемся, перед нами благородный Дамиан де Лэси?

— Перед вами покорнейший из ваших слуг, — ответил Дамиан, не без труда попадая в высокий куртуазный тон, какого требовала возложенная на него миссия, — и прибыл я от имени моего благородного дяди Хьюго де Лэси, коннетабля Честерского.