Обручённая

— Не намерен ли и сам наш благородный избавитель почтить своим присутствием скромное жилище, обязанное ему своим спасением?

— Мой благородный родич, — ответил Дамиан, — стал воином Господа Бога и дал обет не входить ни под одну кровлю, пока он не отбыл в Святую Землю. Но он поручил мне поздравить вас с поражением дикарей, ваших врагов, и посылает вот эти доказательства того, что друг благородного отца вашего не оставил его гибель неотомщенной.

Говоря так, Дамиан положил перед Эвелиной золотые браслеты, диадему и эудорхауг, или цепочку из золотых звеньев, которые валлийский князь носил как знаки своего княжеского достоинства.

— Значит, Гуенуин пал, — промолвила Эвелина с чувством удовлетворения, однако невольно содрогнувшись при виде обрызганных кровью трофеев. — Убийцу моего отца постигла смерть!

— Мой родич пронзил его копьем, когда тот еще пытался собрать вокруг себя своих разбегавшихся воинов. Копье вошло в тело более чем на фут, и тем не менее смертельно раненный из последних сил пытался нанести ответный удар своей булавой.

— Небеса справедливы, — продолжила Эвелина. — Да простятся злодею все грехи за его ужасную смерть. Но я хочу спросить вас, рыцарь… Останки моего отца?.. — Договорить у нее не хватило сил.

— Через час они будут доставлены сюда, благородная госпожа, — ответил рыцарь с сочувствием, какое не могло не вызывать горе столь юной и прекрасной сироты. — Когда я отправлялся к вам, его уже готовились унести с поля битвы, где мы нашли его среди множества вражеских трупов. Вот какой памятник воздвиг ему собственный его меч. Обет, данный моим родственником, не позволяет ему перейти ваш подъемный мост; но с вашего дозволения я буду представлять его на погребальной церемонии.

— Кому же, как не благородным и отважным, — сказала Эвелина, стараясь удерживать слезы, — провожать в последний путь моего отважного и благородного отца. — Она хотела продолжать, но голос ее пресекся, и она поспешила удалиться, чтобы дать волю слезам, а также приготовить для погребения все, что позволяли обстоятельства. Дамиан поклонился ей вслед с благоговением, с каким склонился бы перед божеством. Сев на коня, он вернулся в лагерь своего дяди, который поспешно разбили на недавнем поле битвы.

Солнце стояло уже высоко, и на равнине царило оживление, равно не похожее на предрассветную тишину и на яростный шум боя, разыгравшегося вслед за нею. Весть о победе Хьюго де Лэси быстро распространилась в округе и побудила многих окрестных жителей, спасшихся бегством перед наступлением Плинлиммонского Волка, вернуться в свои разоренные жилища. Немало беспутных бродяг, которыми всегда изобилует край, подверженный превратностям частых войн, также сошлось сюда в поисках добычи или просто из любопытства. Еврей и ломбардец, готовые пренебречь опасностью, когда надеются на барыши, уже предлагали различные товары и крепкие напитки в обмен на окровавленные золотые украшения, снятые с убитых валлийцев. Иные посредничали между пленными валлийцами и воинами, взявшими их в плен; там, где можно было рассчитывать на добросовестность пленного и его достаток, посредник ручался за него и даже ссужал ему деньги для выкупа; но чаще сам покупал тех пленных, которым нечем было расплатиться с победителем.

Чтобы приобретенная таким образом наличность недолго обременяла солдата и не притупляла в нем стремление к новым подвигам, здесь были к его услугам все обычные способы истратить военную добычу: продажные женщины, мимы, жонглеры, менестрели и всевозможные сказители сопровождали войско в его ночном походе; веря в военное счастье прославленного де Лэси, они бесстрашно остановились неподалеку, ожидая его победы. Теперь они приблизились веселыми группами, чтобы поздравить победителей. Тут же, рядом с танцорами, сказителями и певцами, на поле, еще орошенном кровью, местные крестьяне, созванные для этой цели, копали рвы для захоронения убитых; лекари оказывали помощь раненым; священники и монахи исповедовали умирающих; воины уносили с поля сражения тела тех, кто удостаивался более почетного погребения; крестьяне горевали о своих потоптанных посевах и разграбленных жилищах; а вдовы и сироты искали среди убитых в обоих сражениях своих мужей и отцов. Плач и рыдания сливались с кликами торжества и шумом разгульного веселья; равнина перед замком Печальный Дозор являла собою некое подобие всей пестрой картины человеческой жизни, где столь причудливо сочетаются радость и горе, где веселье и смех так часто соседствуют с печалью и смертью.

Около полудня все эти разнообразные звуки внезапно стихли; внимание как веселившихся, так и скорбевших было привлечено громким и печальным звучанием шести труб, возвестивших о начале погребения доблестного Раймонда Беренжера. Из шатра, который был спешно раскинут, чтобы временно укрыть его останки, вышли попарно во главе со своим аббатом двенадцать монахов соседнего монастыря, несших большой крест и громко певших торжественную католическую молитву Miserere me, Domine.[14] Вслед за ними, опустив копья остриями вниз, шло несколько вооруженных воинов, а затем вынесли тело доблестного Беренжера, обернутое в его собственное рыцарское знамя; отбитое у валлийцев, оно служило теперь саваном своему благородному владельцу. Тело несли на скрещенных копьях самые достойные рыцари из свиты коннетабля (как и у других знатных особ того времени, она была лишь немногим меньше королевской). Далее шел, отдельно от других, сам коннетабль, в воинских доспехах, но с непокрытой головой. Шествие замыкали оруженосцы, вооруженные воины и пажи из знатных семейств. Их барабаны и трубы своими печальными звуками вторили время от времени столь же печальному пению монахов.

Увеселения были прерваны; а те, кто оплакивал собственную утрату, на мгновение отвлеклись, чтобы воздать последние почести тому, кто при жизни был их отцом и защитником.

Печальная процессия медленно пересекла равнину, где за несколько часов сменилось столько разных событий; остановившись перед наружными воротами замка, она дала знать торжественными звуками труб, что крепость должна принять останки ее доблестного защитника. На этот печальный зов страж замка откликнулся звуками своего рога; — подъемный мост был опущен, решетка ворот поднята — и в воротах показался отец Альдрованд в церковном облачении, а немного позади него — осиротевшая Эвелина в траурных одеждах, какие сумели ей достать; ее сопровождали Роза и другие служанки.

Коннетабль Честерский, остановясь на пороге наружных врат, указал на белый крест, нашитый на его левом плече, отвесил низкий поклон и передал своему племяннику Дамиану обязанность сопровождать останки Раймонда Беренжера в часовню, находившуюся внутри замка. Воины Хьюго де Лэси, в большинстве своем связавшие себя тем же обетом, что и он, также остались за воротами замка, в полном вооружении; а навстречу процессии из часовни раздался погребальный звон колокола.

Процессия прошла по всем узким ходам, которыми крепость затрудняла доступ врагу, даже если бы он пробился в наружные ворота, и достигла главного двора, где обитатели крепости и те из окрестных жителей, кто укрывался там в тревожные дни недавних битв, собрались, чтобы в последний раз взглянуть на своего господина. К ним примешались и несколько человек из пестрой толпы, собравшейся перед замком; из любопытства или в надежде на подачку они сумели тем или иным путем склонить сторожей впустить их внутрь замка.

Тело покойного опустили у входа в часовню, которая своим готическим фасадом составляла одну из сторон двора; священники начали читать молитвы; к ним с благоговением присоединились и окружающие.

В это время некий человек — своей остроконечной бородкой, расшитым поясом и высокой серой войлочной шляпой похожий на купца из Ломбардии — шепотом и с заметным чужестранным выговором обратился к кормилице Эвелины Марджери:

— Сестрица, я странствующий купец и пришел сюда в надежде на прибыль. Как полагаешь, найду я здесь покупателей?

14

Помилуй мя, Господи (лат.).