Обручённая

— Увы, Роза! — отвечала ее госпожа. — Тебе можно предаваться страху и отчаянию, у тебя есть отец, чтобы защищать тебя и сражаться за тебя. А мой добрый и благородный отец лежит мертвый на поле битвы, и мне остается только поступать достойно его памяти. И только сейчас, вот в эти минуты, я имею право вспоминать и оплакивать его.

Говоря это и не имея больше сил сдерживать дочернюю скорбь, она опустилась на каменную скамью, шедшую вдоль зубчатого парапета, и зарыдала, повторяя:

— Его нет, его больше нет на свете!

Бессознательно сжимая в руке оружие и опираясь о него головой, она впер вые за все время плакала, проливая обильные слезы, так горько, что Роза испугалась, не разорвется ли у бедняжки сердце. Любовь и сочувствие подсказали Розе лучший способ утешать Эвелину. Не пытаясь остановить поток слез, она села возле плачущей и, взяв ее бессильно свисавшую руку, стала прижимать ее к своим губам и к груди. То покрывая эту руку поцелуями, то орошая слезами, она выражала свою горячую и смиренную преданность. Чтобы произнести слова утешения, ждала более спокойной минуты; ждала в такой тишине и молчании, что под бледным светом луны эти две прекрасные девушки казались скорее изваяниями, созданными неким великим скульптором, чем существами, чьи сердца еще бились, а глаза способны были проливать слезы. Невдалеке от них, простертые на каменных ступенях, фламандец в блестящих латах и отец Альдрованд в своей темной одежде могли быть приняты за тела тех, кого оплакивали эти прекрасные статуи.

Прошло немало времени, прежде чем печаль Эвелины немного утихла. Судорожные рыдания сменились глубокими, долгими вздохами, а слезы лились все тише. Ее любящая наперсница, пользуясь этим затишьем, попробовала взять из рук своей госпожи копье.

— Дайте мне, милая госпожа, — попросила она, — побыть немного часовым вместо вас. Уж я, наверное, в случае опасности сумею крикнуть громче.

Говоря так, она осмелилась обнять Эвелину и поцеловать ее. Единственным ответом ей была молчаливая ласка, благодарившая девушку за старания утешить. Так оставались они некоторое время — Эвелина, подобная стройному тополю, и Роза, прильнувшая к своей госпоже, точно обвившаяся вокруг него повилика.

Но вдруг Роза почувствовала, что юная госпожа вздрогнула в ее объятиях. Крепко сжав ей руку, Эвелина прошептала:

— Слышишь?

— Я слышу только уханье совы, — робко ответила Роза.

— А мне слышатся отдаленные звуки, — сказала Эвелина. — Чу! Вот они снова! Посмотри со стены, Роза, а я разбужу священника и твоего отца.

— Милая госпожа, — проговорила Роза. — Я не смею. Что за звуки, которые слышны лишь одним ушам? Вас обманывает журчанье воды в реке.

— Я не стала бы напрасно подымать тревогу, — сказала Эвелина, — или будить твоего отца, которому так нужен сон после его трудов, если бы то было лишь мое воображение. Но сквозь журчанье воды я снова слышу звяканье, словно работают оружейники и кузнецы, бьющие в наковальни.

Роза вскочила на каменную скамью и, откинув свои тяжелые белокурые косы, приложила, чтобы лучше слышать, руку к уху.

— Да, слышу! — вскричала она. — И звуки эти все ближе! Будите их, ради Бога! Будите немедленно!

Эвелина дотронулась до спящих тупым концом копья. Когда они вскочили на ноги, она произнесла тихо, но повелительно:

— К оружию! Валлийцы наступают!

— Где они, где? — спросил Уилкин Флэммок.

— Прислушайся, и ты услышишь, как они вооружаются, — сказала Эвелина.

— Вам это чудится, госпожа, — сказал фламандец, чьи органы чувств соответствовали медлительности всей его натуры. — Лучше бы мне было вовсе не засыпать, если надо тотчас проснуться.

— Прислушайся, мой добрый Флэммок! С северо-запада явственно слышится звон доспехов.

— Но валлийцы спят вовсе не с той стороны, — возразил Уилкин, — да и доспехов на них нет.

— Я тоже слышу! — воскликнул отец Альдрованд, который уже долго прислушивался. — Хвала святому Бенедикту! Хвала Пресвятой Деве Печального Дозора! Она, как всегда, милостива к своим слугам. Да, это конский топот! Это звон оружия! Рыцари Валлийской Марки спешат к нам на помощь! Kyrie eleison![12]

— И я слышу, — сказал Флэммок, — но только звуки эти больше похожи на шум морских волн, когда они затопили склады моего соседа Клинкермана, и все его кастрюли и котелки зазвенели друг о дружку. Нельзя, отец мой, принимать врагов за друзей. Давай-ка разбудим всех в замке!

— Чепуха! — сказал священник. — Какие еще там кастрюли и котелки? Я двадцать лет был оруженосцем у графа Стивена Маульверера — и неужели не могу различить топот боевого коня и бряцание доспехов? Собирай воинов на стенах, а лучших надо выстроить во дворе замка. Может быть, нам следует помочь делу встречной вылазкой?

— Это было бы неосторожно, и я своего согласия не дам, — сказал фламандец. — А на стены созывай. Только пусть твои норманны и англичане не шумят, не то их буйная радость разбудит валлийский лагерь, и там успеют приготовиться к встрече нежеланных гостей.

В знак повиновения монах приложил палец к губам. И все разошлись, чтобы поднять на ноги защитников замка. Вскоре те поспешно стали подыматься на стены в совсем ином состоянии духа, нежели то, в каком накануне оттуда спускались. Все предосторожности были приняты, чтобы избежать шума. Затаив дыхание, гарнизон ждал приближения тех, кто спешил к ним на помощь.

Природа звуков, теперь уже громко раздававшихся в тишине этой памятной ночи, не могла более вызывать сомнений. То не был шум реки или раскаты дальнего грома; то было грозное бряцание оружия и глухой топот коней. Судя по тому, как долго они раздавались и каким широким фронтом приближались, защитники замка с радостью заключили, что на подмогу им спешит несколько очень больших отрядов конницы.[13] И вдруг эти мощные звуки стихли столь внезапно, что, казалось, земля поглотила коней вместе с всадниками или почему-то сделалась неслышной под их копытами. Защитники замка Печальный Дозор решили, что друзья их остановились, чтобы дать отдохнуть коням, получше разглядеть неприятельский лагерь и составить план нападения. Впрочем, остановка длилась недолго.

Бритты, столь искусные во внезапном нападении, сами нередко бывали застигнуты врасплох. Их воины порой пренебрегали долгом часовых, требующим терпеливости; а на этот раз их разведчики, а также фуражиры, которые накануне весь день рыскали по окрестностям, принесли им вести, усыпившие их бдительность. Поэтому лагерь охранялся небрежно; убедившись в малочисленности защитников замка, валлийцы пренебрегли такой военной необходимостью, как ночной дозор, выставляемый на известном расстоянии от лагеря. Конница Лордов Хранителей Марки, несмотря даже на производимый ею шум, смогла подойти очень близко к лагерю, не вызвав там ни малейшей тревоги. Когда эта конница разделилась на несколько колонн, готовясь к нападению, в лагере валлийцев наконец обнаружили грозившую им опасность. Раздались пронзительные крики, призывавшие воинов под знамена их вождей. Когда тяжело вооруженная англо-норманнская конница обрушилась на незащищенный лагерь, эти призывы обратились в вопли ужаса.

Однако даже в этих, столь неблагоприятных, обстоятельствах потомки древних бриттов не перестали обороняться и не посрамили своей славы храбрейших из всех живущих на земле. Их яростные крики, бросавшие вызов врагу, были слышны даже среди стонов раненых, торжествующих возгласов нападавших и всего шума ночного боя. Лишь с рассветом войско Гуенуина было полностью разбито и над равниной раздался ликующий «громоподобный глас победы».

Осажденные, если их еще можно было так называть, глядя со своих башен на окружающую местность, повсюду видели сцены беспорядочного бегства и беспощадного преследования. То, что валлийцам дали без препятствий стать лагерем на ближнем берегу реки, сделало теперь их поражение особенно ужасным. У единственной переправы на противоположный берег беглецы сгрудились так тесно, что мечи неприятеля настигали их там и рубили; многие из убегавших бросались в реку, но все они, кроме нескольких особенно сильных и искусных пловцов, разбились о скалы или не справились с течением; несколько счастливцев спаслись, случайно обнаружив в реке брод; иные поодиночке или небольшими группами в отчаянии бежали к замку, точно эта крепость, отбившая их атаку, когда они готовились одержать победу, могла теперь стать их убежищем; иные бежали куда глаза глядят, ища лишь спасения от немедленной гибели.

12

Господи, помилуй! (греч.).

13

Даже резкое звякание стальных ножен современных кавалеристов о железную оковку седел и стремян издали выдает их приближение. Звон рыцарских доспехов, облекавших всадника с ног до головы, был, очевидно, гораздо слышнее.