Опасная обочина

Они быстро накрыли на стол. Немудреная, но шикарная закуска: муксун, строганина, трехлитровая банка томатного сока. Дядя Ваня завороженным детским взором оглядел стол и первый раз за все время улыбнулся.

— Среда, как суббота, — пролепетал он.

— Глубокомысленно, — кивнул Иорданов. — Прошу к столу!

Все расселись. Все, кроме Баранчука.

— Адувард, иди кушать, — строго сказал дядя Ваня.

Баранчук поднялся со своей кровати, демонстративно потянулся, так что хрустнули суставы, молча накинул полушубок и вышел, бухнув промерзшей дверью.

— Что это он? — спросил Смирницкий.

— Черт его знает, первый раз таким вижу, — удивился Иорданов. — А вообще-то ты не думай, он вот такой парень! Водитель-ас, на доске Почета… Правда, один бзик есть, но ведь у кого не бывает по нашим-то временам.

— Какой? — поинтересовался Смирницкий.

Словоохотливый водитель Иорданов было прикусил губу, но отступать все же не стал.

— Да как сказать… завел он в кабине проволоку и на ней гайки. Как рейс сделает, так одну гайку в сторону.

— Зачем?

— Вот и я говорю — зачем? А он говорит: чтоб знать, сколько заработал. Так ведь учетчик, говорю, на трассе стоит, считает. А он: а если занизит?

— Завтра — день, сегодня — праздник, — поторопил дядя Ваня, сухой ладошкой уцепив эмалированную посуду.

— Молодец, дядя Ваня, — поощрил Иорданов, — уж если праздник — ты в простое не будешь. Ну, с богом! За встречу. За знакомство.

— Будьте здоровы, — подняв кружку, сказал Смирницкий.

Радист — Владимир Иванович Орлов, — разметавшись на своей койке, с упоением читал замызганный томик Жюля Верна, когда в радиорубку ввалился Баранчук, как всегда не придавая значения стуку в дверь.

— Орелик, у тебя спиртное есть? Отвечай шибче.

— Есть немного. А что?

— Давай сюда! Шевелись!

— А… зачем тебе?

— Живо!

Радист кинулся к тумбочке и, разметав все, что там было, вытащил две бутылки пива. Посмотрел сквозь них на свет.

— Старое. Ты же не пьешь, насколько мне известно. Зачем тебе?

— Надо, — процедил Баранчук, заталкивая пиво в карман полушубка. — Гость в доме. Гуляй, Вася, от рубля и выше.

— А почему у Венеры не попросил? — настаивал рассудительный радист. — Уж кому-кому, а тебе бы она не отказала, точно знаю.

Баранчук отрицательно покачал головой, но все же пояснил:

— Нет ее ни на складе, ни дома. Записку оставил, чтоб принесла. Пока! Что до твоего дохлого пива, при случае отдам.

Баранчук уже был у двери, когда радист, его окликнул:

— Эд… Погоди-ка минутку. Да постой ты!

— Ну? — повернулся Баранчук, — Забыл что? Думай шибче.

— Этот корреспондент, что приехал, вроде бы по твою душу. Ты в газету писал? Извини, конечно. Не мое дело, но все же…

Эдуард Баранчук взглянул сквозь радиста и, ни слова не говоря, вышел вон. Не слишком-то разговорчив сегодня был летающий ас, не очень-то хотелось ему зря сотрясать воздух.

В вагончике номер шесть неплановый пир шел своим чередом.

Вскорости вернулся и Эдуард Никитович Баранчук. Хлопнув изо всех сил промерзшей дверью, он вошел в свой вагончик, сбросил полушубок и поставил как ни в чем не бывало пиво на стол. Поставил и сел.

— Количество не исказит качество, — развел руками Иорданов. — Эдик, ты — гений. Нет слов. Подскажи источник, если не секрет.

— Секрет.

— Большой-большой-большой человек, — подтвердил дядя Ваня.

Тут-то и потускнел приоритет Смирницкого.

— Да стоило ли? — сказал он. — Есть же еще. Завтра работать…

Эдик зло усмехнулся:

— Чего ради приятной компании не сделаешь! А работать-то нам — не вам.

Вечер был еще далеко не поздний, за окном посвистывал ветерок — предвестник настоящей пурги.

А здесь, в вагончике, было тепло, уютно, мягко светилась лампа над столом, где после смены в приятной неге томилось и млело, казалось бы, дружеское застолье. Иорданов, разрумянившийся, с блескучими глазами, налил в алюминиевые кружки, поднялся и величаво предложил:

— Давайте, ребята, еще кислятинки. За связь города и деревни! Будем считать, что деревня — это мы. Горячий привет участникам банкета!

— Среда, как суббота, — кивнул дядя Ваня.

Все выпили. И Смирницкий с ними. Иорданов, жуя, уже похлопывал его по плечу, будучи человеком не просто общительным, а скорее контактным.

— Извини за любопытство, Виктор, ты к нам надолго?

— Хочешь спросить, зачем я здесь? Так, дружище?

— М-м-м… Интересно, не стану скрывать.

— Разыскиваю одного парня. По анонимному письму. Хочешь прочесть?

— Разумеется, хочу.

Не спеша Валентин Иорданов вытер руки видавшим виды платком, осторожно принял письмо и углубился в чтение. Все молчали в ожидании.

— Что скажешь? — наконец не выдержал Смирницкий, но посмотрел при этом почему-то на Баранчука — Любопытное письмо?

Иорданов неопределенно выпятил нижнюю губу, раздумчиво цикнул зубом, почесал в затылке, старательно изображая вариант известной скульптуры «Мыслитель».

— Ну, тут бы моя бабушка надвое сказала. Лично я в душе романтик и все такое прочее. Хотя некоторые места наводят на размышления.

И вдруг протянул руку Баранчук:

— Могу и я прочесть?

Гость немного помедлил, но письмо все же дал. И стал наблюдать.

— Пожалуйста, аккуратнее, — попросил он, — не порви. Оно уже истрепалось слегка. Много народу читало.

— Неужто так интересно? — пошутил Баранчук. — А если порву?

Смирницкий улыбнулся:

— Да ради бога, в редакции существует копия. Рви себе на здоровье, если желание есть.

Эдуард ответил лучезарной улыбкой и принялся за чтение.

— Неужто он в нашей колонне, Виктор? Думаешь, в нашей? — спросил Иорданов, делая ударение на последнем слоге, как это и принято у «светских» людей, будь они даже посреди тайги.

Этот вопрос оторвал Баранчука от чтения — он пристально взглянул на Смирницкого. Смирницкий же, глядя в упор на Баранчука, сказал с расстановкой, коротко:

— Похоже на то.

— Ну да! Может быть, среди нас? — настаивал Иорданов. — Здесь? Вот дядя Ваня, к примеру. Дядя Ваня, ты кто — романтик или прагматик? Отзовись, дядя Ваня, тебя спрашивают.

— Манси я, манси, — пробурчал дядя Ваня, закусывая и не желая вступать в полемику.

— Видит бог, не он, — сокрушенно вздохнул Иорданов. — Дядя Ваня и периодическая печать — понятия взаимоисключающие.

Дядя Ваня оторвался от еды и обиделся:

— Глупый ты, Валька. Глупый-глупый. Кто наш вагон газета приносит? Дядя Ваня.

Шуткам положил конец Баранчук.

— Приложил он вас, — твердо заявил Эдуард, возвращая письмо Смирницкому. — Крепко приложил. И за дело.

— Нас? Это кого же? — поинтересовался Виктор. — Меня лично?

— Нет, газету.

— Ин-те-рес-но…

— Чего тут интересного? Я что, неправду сказал? Вы ведь действительно иной раз много шума поднимаете. А пройдет годишко-другой, и на поверку — пустячок. У вас это называется «кампания». Шум, бах, тарарах! Герой! Портрет в газете! А через десять лет где он — ваш герой?

— Ну-ну.. — улыбнулся Смирницкий.

Но свободный водитель-ас, первый номер доски Почета, гордость колонны Эдуард Баранчук уже вошел в раж:

— Что «ну-ну»? Разве не так? Для вас ведь главное — увлечь, обобщить… Если ты, скажем, найдешь этого… парня, поди тоже дискуссию недельки на две затеешь? Ведь затеешь?

— В открытом споре все равны, — парировал Смирницкий.

— В открытом… — саркастически улыбнулся оппонент. — Вы же в своей газете придумываете эту открытость, чтоб дурачков на разговор вызвать. Пойдут письма, дескать, сукин сын этот аноним. Как сейчас помню, у нас на целине, в кромешной мгле, в буране. И пошло! И поехало! А если найдется какой-нибудь гражданин Пупкин и напишет, мол, прав этот парень, нет подвига, а есть… поступок — неосмысленный, случайный, ну скажем… биологический, напечатаете вы это? Или ты считаешь, что подвиг всегда осмыслен?