Старый английский барон

Корнилий Антонович Лубьянович родился в 1756 или 1757 году и являлся выходцем из демократических кругов: его отец был «небогатый гражданин» из Нежина; однако он сумел дать сыну образование в Киевской академии, где Лубьянович окончил курс философии после восьмилетнего обучения. Лубьянович приезжает в Петербург и готовится стать врачом; он служит учеником в одной из петербургских аптек, но, «увидя там некоторые злоупотребления», сообщает Измайлов[217], поступает копиистом в Сенат; в 1780 году он занимает должность подканцеляриста в только что организованной Экспедиции о государственных доходах, где и продолжает службу до конца дней своих. В 1784 году мы находим его имя в числе учредителей Общества друзей словесных наук[218], а в 1789 году он — один из сотрудников «Беседующего гражданина».

Мы мало знаем о деятельности Лубьяновича в Обществе друзей словесных наук. Он был дружен с секретарем Общества М. И. Антоновским, вместе с которым учился в «риторическом классе» Киевской академии;[219] заметим кстати, что он был однокашником также А. А. Прокоповича-Антонского и И. П. Сафоновича, отца мемуариста и члена того же Общества. Таким образом, чисто биографические узы связывали его с кружками московских и петербургских масонов, а тем самым и с Обществом университетских питомцев. Устав Общества друзей словесных наук, в создании которого Лубьянович принимал непосредственное участие, рассматривал оба эти общества как части единого целого и предписывал постоянный контакт и непрерывную взаимную информацию; несомненно, что рекомендуемое уставом упражнение в переводах книг, выбираемых с общего согласия и одобрения членов, было непосредственным продолжением деятельности московских Переводческой и Филологической семинарий по переложению на русский язык нравоучительных произведений лучших авторов[220]. Просветительские и пропагандистские устремления Лубьяновича, следовательно, вне сомнения, но какова была его индивидуальная позиция в Обществе — об этом у нас есть лишь отрывочные данные. Он был участником «Беседующего гражданина» (1789), где поместил «Завещание уездного дворянина своим детям» — с резким выпадом против злоупотреблений крепостным правом — и известный «Список с дневной записки городской думы», где брались под защиту интересы ремесленников, угнетенных дворянами[221]. Конечно, этого недостаточно, чтобы ставить вопрос об его идейной близости к Радищеву, и слишком мало, чтобы говорить об индивидуальных особенностях позиции. Нам известно лишь, что Лубьянович исповедовал принципы масонского гуманизма и увлекался масонскими же политическими, философскими и богословскими сочинениями; уже много позднее В. И. Сафонович видел у него разбросанные повсюду книги Юнга-Штиллинга, Эккартсгаузена и других мистиков, чтению которых Лубьянович предавался «со страстью»[222]. Этот-то человек и стал в 1792 году переводчиком сочинения, которое он озаглавил «Рыцарь добродетели».

Корнилий Лубьянович выбрал для перевода литературную новинку. Правда, первое английское издание романа появилось еще в 1777 году; однако лишь через десять лет, выдержав в Англии несколько переизданий, роман выходит в свет отдельной книгой во французском переводе П. А. де Лапласа[223] и в том же году переиздается под названием, объединявшим заголовки первого и второго английских изданий: «Поборник добродетели, или Старый английский барон» («Le Champion de la Vertu, ou Le Vieux Baron anglois»)[224]. Это издание, по-видимому, и послужило оригиналом Лубьяновичу[225].

Уже одно простое сопоставление заглавий дает некоторую почву для наблюдений. Выбор заглавия вообще отнюдь не безразличен: оно рекомендует читателю произведение и дает первый толчок к его восприятию. В известной мере заглавие отражает и читательский вкус. Для самой Клары Рив «Старый английский барон» был «литературным отпрыском „Замка Отранто“»[226] и в большой степени фактом литературно-эстетической полемики, о чем речь пойдет ниже. Последовательница Ричардсона, тесно связанная с моралистической просветительской литературой, она подчеркнула эту связь в первом издании романа, назвав его «The Champion of Virtue», то есть «Поборник добродетели». Авторская замена названия во втором издании — «The Old English Baron» — давала читателю почувствовать, что перед ним — повесть из времен Средневековья, «картина готических времен и нравов»[227], роман «тайн и ужасов», относящийся к традиции, начатой «Замком Отранто». Французские переводчики пошли по линии сгущения готического колорита: уже первое французское издание этого романа, осуществленное Лапласом, носило название «Le Vieux Baron anglois, ou les Revenans vengés» («Старый английский барон, или Отмщенные привидения»): так оно и вошло в восьмитомное «Собрание романов и сказок, переделанных с английского» Лапласа[228]. Следующий перевод, сделанный в 1800 году, носил уже название «Edouard, ou le Spectre du Château»[229] и т. д. Этот тип «рекламных» названий будут тщательно сохранять русские переводчики романов Радклиф и псевдо-Радклиф в 1800—1810-е годы. Лубьянович как будто намеренно избегает броского заголовка; из лапласовского названия, бывшего у него перед глазами, он сохраняет лишь первую и первоначальную «моралистическую» часть. Ссылка на «древние записки Английского Рыцарства» и посвящение проясняют замысел переводчика. Роман Клары Рив включается для него в круг дидактических масонских изданий.

Посвящение книги содержит намеки чисто масонского характера, которые далеко не везде поддаются расшифровке. Одним из них — и важным для нас — является указание на древнее английское рыцарство, которое переводчик избирает в качестве образца для рыцарства, то есть масонства, российского. Нет сомнения, что здесь лежит одна из причин обращения Лубьяновича к произведению английского автора и из эпохи английского Средневековья. Однако как раз эта сторона дела остается скрытой от нас. Известно, что в конце 1760-х — начале 1770-х годов вождь русского масонства И. П. Елагин проявляет острый интерес к так называемой древней английской системе масонства, которая, как утверждалось, сохранила в чистоте утраченные древние обычаи. Вообще Елагин более других тяготел к английской системе; он был утвержден в качестве великого провинциального мастера именно «великою Аглицкою селенскою ложею»[230] и в дальнейшем сблизился с Великой ложей Йоркских масонов, с которыми нередко смешивали «древних». Однако к 1790-м годам английская система давно уже не удовлетворяла большинство масонов; сам Елагин после некоторой борьбы вынужден был пойти на союз с Рейхелем, сторонником «шведско-берлинской» системы Циннендорфа, которая, однако же, походила на древнеанглийскую преимущественным вниманием к моральным упражнениям и довольно безразличным отношением к внешней пышности[231]. Вместе с тем новиковский круг и тесно связанный с московскими университетскими масонами кружок петербургских «любителей словесности» принадлежали уже не рейхелевской системе, а во многом противоположному ей розенкрейцерству. Вряд ли можно сомневаться в том, что розенкрейцером был и Лубьянович. Его обращение к традициям «древнеанглийского рыцарства» поэтому не совсем понятно; не исключена возможность, что оно было результатом подспудных брожений в масонстве 1790-х годов.

217

Измайлов А. Е. Указ. соч. С. 131.

218

См.: Бабкин Д. С. А. Н. Радищев: Литературно-общественная деятельность. М.; Л.: Наука, 1966. С. 306.

219

См. письмо М. И. Антоновского Лубьяновичу от 11 июля 1815 г. (см.: ИРЛИ. Ф. 405. № 3. Л. 82об.). В 1810-е годы, когда Антоновский впал в ужасающую нищету, Лубьянович помогал ему и выплачивал ежемесячный «пенсион» в размере 25 рублей; во время одной из размолвок вспыльчивый Лубьянович писал ему: «Я не знаю, мой друг, кого ты бранишь, что в прежнее время тебя объедали, а ныне и помогать тебе не хотят. Я тебя никогда не объедал, а что ел хлеб твой, то, кажется, меня в этом неблагодарностию тебе упрекать не следовало бы, ибо, я так думаю, мы были всегда хорошие и друг другу усердные друзья, друг у друга ели хлеб как когда случалось, и бессовестно теперь тебе меня, а мне тебя упрекать» (Там же. № 5. Л. 20); и далее: «‹…› за что же ты беспрестанно по очам меня хлещешь неблагодарностию?» (Там же. № 5. Л. 20об.). По-видимому, в годы юности Антоновский оказывал Лубьяновичу какую-то поддержку; об этом как будто говорит тон приведенного отрывка и ответ Антоновского, намеренно самоуничижительный: «Я вам не смею указывать в ваших всех делах — и тем, как вы горько меня упрекаете, беспрестанно по очам вас хлестать неблагодарностию»; «Не вы мне, а я вам, за премногие ваши оказанные и оказываемые нам благодеяния, обязан вечно благодарностию, хотя бы вы и перестали быть нашим благодетелем, прогневавшись на меня» (Там же. № 3. Л. 105).

220

См.: Вернадский Г. В. Указ. соч. С. 208—211.

221

Анализ этих статей см.: Семенников В. П. Литературно-общественный круг Радищева // А. Н. Радищев: Материалы и исследования. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 263, 282 и след. Возможно, Лубьяновичу принадлежали и другие статьи; так, была выдвинута гипотеза, что он являлся автором «Рассуждения о том, в чем состоит разум любомудрия» (см.: Лотман Ю. М. Из истории литературно-общественной борьбы 80-х годов XVIII века: А. Н. Радищев и А. М. Кутузов // Радищев: Статьи и материалы. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та им. А. А. Жданова, 1950. С. 100—101); сомнения в этой атрибуции высказал П. Н. Берков (см.: Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 373).

222

Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича // Русский архив. 1903. Кн. 2. С. 163; ср.: Измайлов А. Е. Указ. соч. С. 132. Некоторые сведения о круге чтения Лубьяновича (правда, позже, в 1815—1816 гг.) мы получаем из писем М. И. Антоновского: 1 февраля 1816 г. Антоновский просит вернуть ему взятые книги: «L’an 2440», «Essai sur les Hiéroglyphes», «La France en perspective», «Merveilles du Ciel et d’Enfer» (2 т.) Э. Сведенборга и др. (см.: ИРЛИ. Ф. 405. № 3. Л. 99об.); в том же 1816 г. Антоновский просит у него для прочтения Штиллинга (см.: Там же. Л. 93). Вообще библиотека Лубьяновича была, по-видимому, довольно велика; в 1815 г. он просил Антоновского помочь ему в ее разборе и составлении описи (см.: Там же. Л. 107об. И др.).

223

См.: Le Vieux Baron anglois, ou les Revenans vengés: Histoire gothique, imitée de l’anglois de Mistriss Clara Reeve, par M. D. L. P*** [de la Place]. Amsterdam; P.: Didot et Jombert, 1787.

224

См.: Killen A. M. Le roman terrifiant ou roman noir de Walpole à A

225

Русский перевод воспроизводит контаминированное заглавие и так же, как и оно, не содержит указания на имя автора.

226

См. «Предуведомление» в наст. изд.

227

Там же.

228

См.: Collection de romans et contes, imités de l’anglois, corrigés et revus de nouveau par M. de la Place. P.: Cussac, 1788. T. 7. P. 5—247. Текст здесь подвергся, по-видимому, лишь незначительной технической правке. В дальнейшем в ссылках издание 1787 г. («Le Vieux Baron anglois…»; экземпляр получен из Национальной библиотеки в Париже) обозначаем как: La Place; вслед за тем в скобках даем указание на соответствующую страницу седьмого тома «Collection de romans…» как более доступного русскому читателю.

В ссылках на оригинальный текст «Старого английского барона» указываются страницы изд.: Reeve C. The Old English Baron. A Gothic Story / Ed. by James Trainer. L.; N.Y.; Toronto: Oxford University Press, 1967; далее: Reeve. (Примеч. ред.)

229

«Эдуар, или Призрак замка». (Примеч. ред.)

230

[Елагин И. П.] Новые материалы из истории масонства. Записка И. П. Елагина // Русский архив. 1864. № 1. Стб. 103.

231

См.: Вернадский Г. В. Указ. соч. С. 31—37. Ряд исследователей масонства приводят, впрочем, материалы, свидетельствующие о том, что стремление к «первоначальной простоте» масонских обычаев не угасало и позже возобладало в XIX в.; см., напр.: Пыпин А. Н. Русское масонство: XVIII и первая четверть XIX века. Пг.: Огни, 1916. С. 138 и след.; Соколовская Т. О. Русское масонство и его значение в истории общественного движения (XVIII и первая четверть XIX столетия). СПб.: Изд. Н. Глаголева, [1907]. С. 56 и след.