Старый английский барон

В совокупности эти произведения ознаменовали, вероятно, один из последних взлетов дидактической мысли в литературе английского Просвещения; дидактический дискурс стремительно уходил в прошлое, сменяясь качественно иными, более сложными и не столь прямолинейными формами художественного убеждения, что неизбежно обрекало значительную, если не большую, долю написанного Кларой Рив, независимо от содержания высказанных ею идей, на скорое забвение. Миновать этой судьбы, по крайней мере отчасти, удалось, наряду со «Старым английским бароном», литературно-критическому трактату «Развитие романа: в веках, странах и стилях». Построенный в виде серии диалогов, которые вечерами ведут у камина трое друзей — эрудированная и остроумная Юфразия (как уже говорилось, очевидно являющаяся рупором авторских идей)[204], защищающая и уточняющая позицию подруги Софрония и насмешливый Гортензий (выполняющий роль сомневающегося простака, но в итоге неизменно признающий правоту суждений своих собеседниц), трактат дает широкую панораму развития европейского романа от античности до последней четверти XVIII века и утверждает высокую эпическую природу этого жанра[205]. Сама писательница, ценившая «Развитие романа» выше всех прочих своих сочинений, в письме ирландскому антиквару Джозефу Куперу Уокеру от 29 апреля 1790 года назвала эту книгу, потребовавшую «несопоставимо большего времени и труда, чем любая другая», «самой несчастливой из своих публикаций»: по прошествии пяти лет с момента выхода в свет приблизительно треть тиража (300 или 400 экземпляров из 1000 напечатанных) оставалась нераспроданной, не давая воплотиться идее исправленного и дополненного переиздания, на которое надеялась и которое готовила Рив[206]. Однако спустя время трактат стал восприниматься (несмотря на дидактическую окраску и гендерную пристрастность ряда его положений) как серьезный и основательный историко-литературный труд, к материалам и наблюдениям которого не раз обращались критики XIX века — в частности, упоминавшиеся выше Данлоп и Скотт. Сегодня «Развитие романа» — с его гендерно детерминированными взглядами главной участницы бесед, которая аргументированно и со знанием дела защищает высокий статус жанра, традиционно слывшего непритязательным женским чтением, — считается, и не без оснований, ранним образцом феминистской литературной теории[207].

«Старый английский барон», на долгое время выпавший из поля зрения читателей и исследователей, в последние десятилетия стараниями зарубежных издателей и ученых избавился от незавидной репутации «подстрочного примечания к истории литературы» и возвратился в канон английского классического романа, оказавшись, кроме того, в кругу активно переосмысляемых произведений, которые способствовали формированию британской национально-культурной идентичности. Расценивавшийся некогда лишь как полузаконный «отпрыск „Замка Отранто“», предтеча сентиментально-готических романов Анны Радклиф и исторической прозы Вальтера Скотта, дебютный роман Клары Рив, при всей внешней архаичности его поэтики, включается сегодня в контекст масштабного и непрерывно развивающегося феномена женской готики, который является объектом многочисленных междисциплинарных исследований[208]. Теперь с полным и аутентичным текстом этой примечательной книги имеет возможность ознакомиться и российский читатель.

В. Э. Вацуро

РОМАН КЛАРЫ РИВ В РУССКОМ ПЕРЕВОДЕ[209]

История проникновения в Россию готического романа и восприятия его русским читателем и русской литературой являет собою целую главу в истории русского литературного развития, и не будет слишком большой смелостью утверждать, что без ее учета наше представление об эволюции стилей и формировании романтизма окажется неизбежно неполным и даже искаженным. Широкая волна переводных готических романов захватывает русский книжный рынок в 1810-е годы; к этому времени она, как правило, предстает в глазах критики как нерасчлененная масса низкопробного чтива, рассчитанного на удовлетворение нетребовательного вкуса. Иначе относятся к ней читатель, поглощающий всю эту массу, и издатели, выпускающие двумя и тремя изданиями романы «славной Радклиф», а заодно и другие романы под ее именем, «для большего расходу оных на русском»;[210] иначе относится к ней и «большая литература» — от Карамзина и далее, вплоть до Достоевского, вольно или невольно впитывающая в себя художественные достижения этого Trivialroman’а. Восприятие готического романа в России прошло несколько этапов, и есть основания думать, что в 1790-е годы отношение к нему русской литературы было отнюдь не пренебрежительным, а заинтересованным и серьезным. Как бы то ни было, ранний период проникновения готического романа в русскую литературную среду заслуживает специального внимания, и примером тому является история перевода второго крупного романа данного типа (после «Замка Отранто» Г. Уолпола) — а именно романа Клары Рив «Старый английский барон» (1777). Нам уже приходилось мельком указывать[211], что как раз этот роман был выпущен в 1792 году без имени автора под следующим полным заглавием: «Рыцарь добродетели, повесть, взятая из самых древних записок Английского Рыцарства. Издание, посвященное всему Российскому Рыцарству. Перевел с Французского Корн. Лубьянович. Печатано с дозволения указного у Вильковского. В Санктпетербурге 1792 года»[212]. Скудные данные, которыми мы располагаем об этом переводе и его авторе, и более обширные — о литературной среде и обстоятельствах его появления — позволяют расценить упомянутое издание как совершенно закономерный факт общественно-литературной жизни 1790-х годов.

Имя Корнилия Антоновича Лубьяновича упоминается исследователями радищевского литературного круга. В 1810-е годы он был известен как крупный чиновник (управляющий Экспедицией о государственных доходах), дослужившийся до чина действительного статского советника, кавалер орденов Анны 1-й степени и Владимира 2-й степени. Он скончался 5 июля 1819 года в своей деревне Новоладожского уезда, и знавший его лично А. Е. Измайлов посвятил ему прочувствованный некролог, в котором отдельно подчеркнул его человеческие качества: «бедные, особенно вдовы и сироты, имели в нем благодетеля и покровителя. ‹…› Никому в жизнь свою не сделал он зла, и нередко, очень нередко платил добром за зло»[213]. Измайлов отмечал его «острый, беглый и самый основательный ум», трудолюбие, бессребреничество — но особенно благотворительность: «Долго жил в нужде и, уже будучи женат, нередко имел недостаток в самых необходимых для жизни потребностях», наконец, уже в преклонных годах, заняв место управляющего Экспедицией о государственных доходах, «получал в сем звании значительные денежные награды и пособия, был совершенно доволен своим состоянием, жил спокойно, умеренно и помогал еще многим»[214]. Нет сомнения, что Измайлов намеренно подчеркивал филантропическую деятельность Лубьяновича, так как видел в «благотворении» одну из задач своего журнала; однако здесь он ничуть не отходил от истины, и красноречивые подтверждения тому мы находим в переписке Лубьяновича с М. И. Антоновским, а также в мемуарах В. И. Сафоновича, прожившего с Лубьяновичем несколько лет[215].

Все это имеет некоторое значение, так как характеризует не только индивидуальный, но и социальный облик переводчика романа К. Рив. Лубьянович был убежденным масоном; его филантропия была практической реализацией этической программы масонства, усвоенной еще в ранней юности. С такого рода примерами мы встречаемся неоднократно: подобными явлениями была полна история новиковского кружка, биография Карамзина, деятельность масонских лож в 19-м столетии; Пушкин называл «практическую филантропию» в числе ярких отличительных качеств знакомых ему «мартинистов»[216]. Идейная закваска масонства оказалась сильна в Лубьяновиче; она наложила отпечаток на все, вплоть до его бытового поведения.

204

Именно Юфразии принадлежит известное и часто цитируемое определение двух разновидностей романного жанра, близкое формулировкам Рив в «Предуведомлении» к «Старому английскому барону»: «Romance — это героическое сказание, которое имеет дело с невероятными персонажами и обстоятельствами. Novel — это картина подлинной жизни и нравов того времени, в которое он написан. Romance возвышенным и величественным слогом описывает то, что никогда не происходило и, по всей вероятности, не могло происходить. Novel представляет собой обыденное изложение таких событий, какие происходят ежедневно на наших глазах, таких, которые могут случиться с нашими друзьями или с нами самими; и его наивысшее воплощение состоит в том, чтобы представить каждую сцену в легкой и естественной манере и подать упомянутые события столь достоверно, чтобы у нас возникла иллюзия (хотя бы на время чтения), будто все это правда, чтобы мы временно оказались захвачены радостями или несчастьями персонажей этой истории, как если бы эти радости и несчастья были нашими собственными» (Reeve C. The Progress of Romance, through Times, Countries, and Ma

205

Подробнее о трактате Рив см.: Григорьева Е. В. Эстетическая рефлексия Клары Рив о жанре «romance» // Вестник Тамбовск. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. 2011. Вып. 12(104). С. 226—231.

206

См.: Kelly G. Introduction: Clara Reeve. P. LXX.

207

См.: Ibid. P. LXIX—LXX.

208

Подробнее см.: The Female Gothic / Ed. by Julian E. Fleenor. Montreal; L.: Eden Press, 1983; Clery E. J. Women’s Gothic from Clara Reeve to Mary Shelley. Plymouth: Northcote House, 2000; Kelly G. General Introduction // Varieties of Female Gothic: In 6 vol. / Gen. ed. Gary Kelly. L.: Pickering & Chatto, 2002. Vol. 1: Enlightenment Gothic and Terror Gothic. P. XI—LX; The Female Gothic: New Directions / Ed. by Diana Wallace and Andrew Smith. Basingstoke; N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009.

209

От редакции. Статья выдающегося российского филолога В. Э. Вацуро о первом русском переводе «Старого английского барона» была впервые напечатана в тематическом сборнике ИРЛИ АН СССР (Пушкинский Дом) «Россия и Запад. Из истории литературных отношений» (Л.: Наука, 1973. С. 164—183) и долгое время оставалась единственной отечественной работой о романе Рив. Позднее в несколько измененном виде она вошла отдельной главой в посмертно изданную книгу ученого «Готический роман в России» (М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 52—68). В настоящем издании статья печатается по первой публикации с уточнением библиографических сведений и транслитерации имен персонажей, а также с частичным сокращением авторского пересказа событий романа Рив, избыточного ввиду появления на русском языке его полного аутентичного перевода.

210

Ср. примечание известного российского библиографа нач. XIX в. B. C. Сопикова к описанию первого русского издания (1802—1803) романа М. Г. Льюиса «Монах» (1794, опубл. 1796): «Известно, что автор сей книги есть Левис; но для большего расходу оной, на русском издана под именем Радклиф» (Сопиков B. C. Опыт российской библиографии, или Полный словарь сочинений и переводов, напечатанных на славянском и российском языках от начала заведения типографий до 1813 года: В 5 ч. СПб.: Тип. Императорского театра, 1816. Ч. 4. С. 268 (№ 9392)). (Примеч. ред.)

211

См.: Вацуро В. Э. Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Л: Наука, 1969. Сб. 8: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. С. 192.

212

В дальнейшем в ссылках это издание обозначается как: Лубьянович. (Примеч. ред.)

213

Измайлов А. Е. Некрология // Благонамеренный. 1819. № 14. С. 130. Курсив Измайлова. — В. В.

214

Там же. С. 132—133.

215

Материалы переписки Лубьяновича с Антоновским (1810-е годы, неизд., ИРЛИ) см. ниже; воспоминания о нем Сафоновича см.: Воспоминания Валерьяна Ивановича Сафоновича // Русский архив. 1903. Кн. 1. С. 114—117; кн. 2. С. 160—167.

216

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: [В 16 т.]. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 12. С. 32. Материалы о «практической филантропии» в идеологии масонов см.: Вернадский Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг.: Тип. Акц. о-ва тип. дела в Пг., 1917. С. 198 и след.; об отражении ее в литературе см.: Степанов В. П. Повесть Карамзина «Фрол Силин» // XVIII век. Сб. 8: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. С. 229—244.