Страница 67 из 125
ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ — «ЖЕМЧУГА»
Из детских книг заимствованный мир, Торжественный, таинственный и пестрый: Салют из двух заржавленных мортир, На горизонте неизвестный остров. И добродушно-алчный капитан Считает яркие платки и бусы. Все для детей: он не бывает пьян, И никогда он не страдает флюсом. Но мы растем, и этот мир растет, Под теми же, что в детстве, именами, Уж бриг не тот и океан не тот, — Тропические будни перед нами. Пускай грохочет театральный гром, И пусть цветут коралловые рифы, — Здесь так же жадно пьют дешевый ром И так же умирают здесь от тифа. Пусть рыбаки с лицом темней олив Еще живут старинной рыбной ловлей, Но шхуна, заходящая в залив, — Простая бакалейная торговля. И, как у нас, в дремучих кабаках Хмелеют краснорожие матросы, И треплются в мозолистых руках Островитянок масляные косы. А пальмы романтически шумят И слушают над влажной грудью мола, Как ночью волны черные гремят. Как страстно шепчутся любовь и доллар. О, легче бредни юности забыть. Нам никогда не петь, вися на вантах, И никогда счастливыми не быть, Как были дети капитана Гранта. Мы выросли из зарослей лиан, О путешествиях мы больше не мечтаем. О жизни волооких таитян В энциклопедии мы лучше прочитаем. Под пальцами страницы шелестят Холодные, как свежие простыни. На них невыразительно грустят Слова сухие, как песок пустыни. Но я над ними вздрогну и замру В благословенном головокруженьи, Почувствовав знакомую игру — Волшебную игру воображенья… Прага, 1930 «Неделя Týden». 17.V.1930. № 59ИЗ ПОЭМЫ — «СУД»
Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
Матфей, 7 глава, 1–2 ст.ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1 В газетном отчете все пропустили… Гасли угли зари. По темной дороге ночь покатили Шины и фонари. С холодного неба трепетно били Тучи блещущих пуль. Ты, скорчившись, мчался в автомобиле. Сжав танцующий руль. Ревели колеса крепче и крепче — Выл под ними весь мир. Ты слушал, как сзади дышит и шепчет Мертвый твой пассажир. Затылок и спину даже сквозь шторы Жгли пустые глаза. Но вот и обрыв. Затихли моторы. Взвизгнули тормоза. Ты верной рукой зажег папиросу, Лег на кузов плечом. Скрипя, поползла машина к откосу. Грянул в пропасти гром. И облако сразу звезды задуло. Стихло эхо. Ни зги. Лишь ветер наводит черное дуло На твои шаги… 2 Матросы грустную песню пели. Пыхтел табаком трактир. Ты пил четвертую пинту эля И резал голландский сыр. Как гончие, в небесах бежали Недели. Но таял след. Хоть в каждой ратуше и держали Расплывшийся твой портрет. Острил кабатчик. Стучали двери. И карты сдавал галдеж. Сейчас вернется красотка Мери, И с нею ты спать пойдешь. И все тревоги забудешь с нею. Она тебе сварит чай. А рано утром ты ей гинею Подаришь, сказав: «Прощай. Я этой ночью уже в Париже. Полгода меня не жди…» Но что с ней входит за шкипер рыжий, С медалями на груди? Огнем горит на лице сожженном Пушистая борода. Лепечет Мери: «Я вижу Джона… Пожалуйте, сэр, сюда…» Она садится. Блестит колено, Заштопанное кружком. А ты, как следует джентльмену. Знакомишься с моряком. «О, из Бомбея до нас не близко…» Порхают в дыму слова. И ты стаканами глушишь виски, И кружится голова. Растут, качаясь, из трубки стебли — Лиловый тюльпан расцвел… Плывут в тумане густом констебли — Под ними волнами пол. Бегут. А шкипер встает устало: «Он пьян совсем, господа…» Кружась, на стол залитый упала Привязанная борода. 3 Над морем голов колыхаются важно Белые парики. На плюшевых стульях двенадцать присяжных — Лорды и мясники. Небритый, глаза помутнели от муки, — Ты затравленный волк. Теперь ты попался в умытые руки Исполнявших свой долг. Их лица, как лики святых на иконах, Речи их, как псалмы, — Но странно подобны их своды законов Темным сводам тюрьмы. Один, как в концерте, с улыбкой невинной Пальцем стукает в такт. Пока оглашают убийственно длинный Обвинительный акт. Другой притворяется и лицемерит. Строго щурится вниз; Он молод и есть у него своя Мери — Очень юная мисс. А сам председатель поэмами Шелли Занят. Скучно судье — Он знает, тебя ожидают качели, По такой-то статье. И пусть развивает бульварную повесть Высохший прокурор. Но только твоя не смущается совесть — Ты убийца и вор. Ты запахи знаешь железа и крови. Смерть тебе не страшна. И вот произносит, не дрогнув: «Виновен», Розовый старшина. Присяжных ждут дома веселые дети. Ужин, туфли, камин… «Именем…» — в черном берете — Милорд-председатель… Аминь.