Порча

Однако среди всех этих изменений были и другие, не столь естественные и не столь приятные. Джеймисону выпало стать свидетелем и тех и других.

Он нередко видел, как Джефф – словно обычный деревенский паренек – бредет по пляжу вдоль линии прибоя. Да вот только на обычных ребят он не походил… и был серьезно болен.

Джеймисон следил в бинокль за этим сутулым бродягой – вот он плетется, шаркая ногами, чуть вразвалочку, втянув голову в плечи и повыше подняв воротник. И хотя погода значительно улучшилась, Джефф больше не плавал в море. Он приходил, чтобы просто посмотреть на него. Время от времени он останавливался и поднимал уродливую голову, чтобы окинуть взглядом морскую даль до самого горизонта – взглядом, полным тоски, думал старик, пытаясь издали прочесть на лице парня хоть какие-то признаки эмоции. От его родства с водой и явной, пусть даже бесполезной на суше, физической мощи осталась лишь бледная тень. Короче говоря, Джефф заметно сдал.

Старый врач слышал, о чем поговаривали в деревенской пивной. В среднем уловы выросли, а вот у Тома Фостера дела, наоборот, шли гораздо хуже, чем раньше. Удача оставила его, и неуклюжий увалень больше не при водил его лодку в самые рыбные места. По крайней мере так думали деревенские жители, другие рыбаки. Однако правду пожилому доктору поведал сам Том Фостер, когда они вместе сидели за кружкой пива в том же кабачке.

– Ох уж этот парень, – сокрушался рыбак. – Что-то с ним неладно. Говорит, что море манит его и ему страшно. Вот он и бродит по пляжу, глазеет, как барашки несутся к берегу, а кататься на них уже не хочет. Не пойму, о чем это он, но парнишка постоянно ноет, что «еще не готов» и что, наверно, никогда не будет готов… а если уйдет сейчас, то ему конец. Один бог ведает, куда это он собрался. Я вам честно скажу, парень плох. Готов поспорить, попроси я его выйти со мной в море, он бы не отказался, да только не буду я этого делать. Одно хорошо – он часами лежит в ванне, чтобы как следует намокнуть, так что с кожей у него теперь все в порядке. Зуд его больше не донимает, потому что рыбьих вшей вы ему тогда вывели.

Старый рыбак пожал плечами – мол, что тут добавишь? – и допил свое пиво. Потом он подытожил свои размышления:

– Ни плавания в море, ни рыбьих вшей – вот и вся история. А что до остального… боюсь я за парня, ей-богу, боюсь.

– Ответьте мне на один вопрос, только честно, – обратился старик к Фостеру. – Зачем вы взяли к себе этого парня? Насколько могу судить, никто вас не заставлял. Ведь вы, как я понимаю, ему не родной отец. Он ведь подкидыш, да еще эти… осложнения, они же с самого начала были.

Фостер кивнул:

– Это все моя женушка, она взяла его. Ей прабабка рассказала о таких мальцах – она ведь жила когда-то на тех островах. Вот моя женушка и решила его взять. Да и я со временем стал считать его почти что за сына, как-никак, на моих глазах рос. Но мы всегда знали, кто его настоящий папаша. Да и как не знать, тоже мне секрет… Все и так видно. Джордж, кто же еще. Он и деньги нам платил – долю свою.

– Джордж Уайт давал вам деньги?

– Да, за то, что мы кормим и поим Джеффа, – с готовностью признался Том Фостер. – Что верно, то верно. Даже драгоценности свои стал продавать – всякие там украшения и побрякушки. Ради парня, ну и ради собственного удовольствия… по крайней мере так говорили. Хотя это уже не моего ума дело…

А еще была бедняжка Джилли Уайт. Она – вернее, ее здоровье – также заметно сдала. Ее постоянно преследовали кошмары; они стали являться к ней регулярно, с каждым разом делаясь все более фантастическими – почти на грани гротеска. Речь и координация движений тоже заметно ухудшились. Джилли заикалась, часто по нескольку раз повторяла одну и ту же фразу, а иногда теряла равновесие и падала, когда – казалось бы, что может быть проще? – пыталась пройти в дверь. В каком-то смысле она превратилась в узницу собственного дома, лишь изредка отваживаясь выйти на берег, чтобы посидеть вместе с дочерью на весеннем солнышке.

Что касается ее снов…

Задача оказалась не из легких, но терпеливый Джеймисон все-таки вытянул из Джилли кое-что о содержании ее кошмаров. Остальное рассказывала ему Энн, когда они возвращались с ней из Сент-Остелла после занятий. Неудивительно, что самые худшие из кошмаров Джилли были связаны с её бывшим мужем, Джорджем Уайтом. И не с его самоубийством, как ни странно, а с его болезнью, которая прогрессировала все быстрее до самой его смерти.

В частности, Джилли снились лягушки и другие амфибии, а также рыбы… но не создания природы. Герои ее кошмаров словно являлись из другого мира – жуткие мутанты, гибриды человека и каких-то чудищ. Человеком всегда был Джордж Уайт. Его лицо и тело словно бы накладывались на другую анатомию – амфибий или рыб, а чаще всего существ, сочетавших признаки обоих родов… и кого-то еще. Короче говоря, Джилли Уайт снились Глубоководные, и Джордж принадлежал к их числу!

Энн Уайт рассказала старому доктору, как ее мать бормотала всякую ерунду про «огромные влажные глаза, которые не закрываются», про чешую, «шершавую и острую, как напильник», про «кожные складки на шее Джорджа, которые открывались внутрь и пульсировали… будто жабры, особенно если он храпел или задыхался во сне». Но по дороге в город и обратно Энн обсуждала с ним не только кошмары матери. Похоже, девочка решила быть с доктором до конца откровенной.

– Я знаю, вы видели меня перед окном в тот день, когда привезли маме лекарство и долго с ней говорили про Инсмут. Я услышала ваши голоса, встала с кровати, вышла на лестницу и сидела там до самого конца. Сидела тихо-тихо и поэтому разобрала почти все ваши слова.

Джеймисон кивнул:

– Значит, твоя мама сказала что-то такое, о чем бы никогда завела речь при тебе? Скажи, наш разговор не слишком тебя расстроил?

– Ну разве что чуть-чуть, а так-то – нет, – ответила девочка. – Мне известно гораздо больше, чем думает моя мать. Но вот насчет того, что вы рассказали ей – в связи с моим отцом и этими ее снами… мне хотелось бы знать одну вещь… Ей об этом рассказывать необязательно.

– Вот как?

– Да. Вы сказали, что видели больных в Инсмуте «на разных стадиях заболевания». И я подумала…

– И ты подумала, что это за стадии? – поинтересовался доктор и сам же ответил на свой вопрос: – Есть стадии, а есть состояния. Смотря как идет дело с самого начала. В отдельных случаях порча может проявить себя уже вскоре после рождения, а может и дать о себе знать гораздо позже. У некоторых она вообще почти не проявляется внешне… Некоторые появляются на свет уже с уродством.

– Как Джефф?

– Ты права, как он, – кивнул Джеймс. – Все зависит от того, насколько испорчена, так сказать, кровь у родителей. Или по крайней мере хотя бы у одного из них. Или у кого-то из предков.

И тут Энн неожиданно заявила:

– Я знаю, что Джефф мой единокровный брат. Именно поэтому мама ничего и не имеет против нашей дружбы. Она чувствует себя виноватой из-за отца… в смысле, винит себя. И поэтому она думает о Джеффе как о члене нашей семьи. Ну или вроде того…

– А ты? Что ты сама о нем думаешь?

– Считаю ли я его братом, вы хотите сказать? – спросила она и нерешительно покачала головой. – Даже и не знаю. Отчасти – да. То есть мне он не кажется уродом, если вы об этом.

– Нет-нет, мне тоже не кажется? – поспешил заверить ее Джеймисон. – Как врач я привык спокойно воспринимать ненормальности пациентов – я просто не замечаю их.

– Ненормальности? – Энн слегка наклонила голову и с любопытством, если не с вызовом, посмотрела на старика.

– Ну, хорошо, отличия от нормальных людей, – поправился он.

Она вновь взглянула на него, а потом произнесла:

– Хорошо, продолжайте. Расскажите мне об этих… стадиях и состояниях.

– Как уже говорил, одни уже появляются на свет с врожденными уродствами, – продолжил доктор, – а у других они постепенно развиваются в течение всей жизни. А кое-кто и вообще остается совершенно нормальным на вид. Таких людей в Инсмуте сейчас предостаточно. И всегда хватает тех, кто сохраняет подобие человеческой наружности на протяжении почти всей жизни, а меняться начинают лишь в преклонном возрасте. Тогда метаморфозы происходят буквально на глазах. В больнице, где я работал, некоторые из врачей-генетиков – кстати, тоже уроженцы Инсмута – пытались изменить у пациентов кое-какие гены. Они надеялись если не окончательно остановить процесс, то хотя бы замедлить его и тем самым еще на несколько лет подарить людям нормальную человеческую внешность, а значит, и нормальную человеческую жизнь.