Товарищ мой

ТИСВИЛЬСКИЙ УЗНИК

Памяти П. Лумумбы

Не удалось мне встретиться с Вами, Но образ Ваш ночью и днем со мной. В рубашке с короткими рукавами, С руками, скрученными за спиной, Стоите Вы, голову вскинув гордо, Вложив в презренье остаток сил, В пробитом пулями кузове «форда», А может, то нами подаренный ЗИЛ... В Тисвильский лагерь везут премьера, Которым будет гордиться век. Большая печаль и огромная вера  Светятся в щелках распухших век. Еще страшнее, чем стон ребенка, Молчанье раненого бойца. Как ток, проходит трагедия Конго Сквозь наши познавшие боль сердца. Мне горько, что этой беды причина Сердечность Ваша и добрый нрав. Не раз история нас учила: Нельзя быть мягким, когда ты прав. У наших врагов, у продажных бестий, Нет сердца. Нельзя их щадить в борьбе. А Вы, черный рыцарь высокой чести, Наивно судили о них по себе. Известны миру полковники эти, Хозяин один их берет внаем. Они и в Венгрии и в Тибете Нас в землю закапывали живьем. Прикрывшись Вашим восторгом детским, Они затаились, портфели деля, Когда Вы в парламенте конголезском Бельгийского прокляли короля. Зачем были митинги на дороге, Когда Вы ехали в Стэнливиль? Бандиты подняты по тревоге, Клубится погони красная пыль. Следы танкеток вокруг — как шрамы, Исправно выслуживается лакей. В Брюссель и Нью-Йорк текут каблограммы: Заданье выполнено. О’кэй! Тюрьма — резиденция Ваша сегодня, Терзает Вас голод и влажный зной, И все же Вы в тысячу раз свободней, Чем те, кто Вам руки скрутил за спиной. Тисвильский узник в раздумье замер. Держитесь! Истории ход таков — Проверьте замки у тюремных камер, Они сгодятся для ваших врагов. 1960

МОЕ ОРУЖИЕ

Колониальный строй уже в агонии, Лев стал беззуб и дряхл, все это верно. Но мы с тобой пока еще в колонии И чувствуем себя без виз прескверно. Нас пятеро. Мы первые советские, Ступившие на этот берег душный. Аэродром. За ним лачуги ветхие, И вид у пальм какой-то золотушный. Встречает нас чуть не эскорт полиции. Достойны ль мы подобного почета? Черны мундиры, и чулки, и лица их, И тут же штатских агентов без счета. Недюжинное рвенье обнаруживая, Один из них, картинно подбоченясь: «А ну-ка, покажи свое оружие!» — Бросает, мне, выпячивая челюсть. Обидно за него, сержанта черного, Такую злобу вижу здесь впервые. Откуда это исступленье чертово? Поверят ли в Москве, что есть такие? Чего скрывать? В дорогу взял, конечно, я Опасные свои боеприпасы: Ему я предъявляю ручку вечную С пером в броне из голубой пластмассы. Смотри, гляди, мое оружье — вот оно. С ним три войны прошел, четыре стройки. Оно не куплено, оно не продано. Как пули в цель, должны ложиться строки. Средь полицейских агентов сумятица, Не ожидали, что мы примем вызов. Сержант наемный неуклюже пятится И в наши паспорта штампует визы. Полиция и явная и тайная Стоит вокруг него угрюмой кучкой. . ..Еще неделю править здесь Британии. Вот так мы и запишем Вечной ручкой. 1960

ЛЕЧУ В ХАНОЙ

Три дня промаявшись в Китае, С морозом перепутав зной, Границу мы перелетали На бреющем, Во мгле ночной. Казалось все условным, странным — Луна и силуэт горы. Как будто — снова к партизанам В отряд Петра Вершигоры. Тогда в кабине было тесно, Я втиснулся, как в диск патрон. А здесь — пустующие кресла Виденьями со всех сторон. Мне померещилось сурово, Что рядышком с плечом моим Плечо Евгения Петрова,— Конечно, вместе мы летим. Иосиф Уткин дремлет сзади, Чертовски молод и красив, А впереди Гайдар Аркадий Уснул, ремней не распустив. Но вот луна в кабину влезла, И стали матово-белы Опять — Пустующие кресла И непримятые чехлы. Из выбитого поколенья Нет больше никого со мной. И обрывает наважденье Пылающий внизу Ханой. 1967

ДЕВУШКА В БЕЛОМ

В тропиках ночи душней и черней Угольной шахты. Автомашины идут без огней Линией шаткой. Справа — экран вертикальной скалы, Плотный и гулкий. Слева — границею неба и мглы — Встали фигурки. Слышится снизу рычанье реки, И под обстрелом Над пропастями стоят маяки — Девушки в белом. Это не траурный местный наряд — Много дороже То, что шоферу они говорят: Будь осторожен! Видно, девчатам совсем не страшна Смерти угроза. В чернь полуночных волос вплетена Белая роза. Движутся, не нарушая рядов, Грустно-безглазы, Буйволы шестидесятых годов — ЗИЛы и ГАЗы. Их я хочу земляками назвать, Близостью гордый, И по-мальчишески поцеловать В теплые морды. Но останавливаться не дают. Что уж поделать! Беспрекословно командуют тут Девушки в белом. Как соответствуют их красоте Белые платья! Буду по краю любых пропастей Смело шагать я. Не оступиться мне и не упасть, Нет, не упасть мне: Ставит посты ополченская часть Там, где опасно. Снова налет. К пулемету тотчас Девушка в белом. И сочетается с прорезью глаз Прорезь прицела. 1967