Товарищ мой

ДУНАЙ

Для меня неожиданно ново, Что Дунай не совсем голубой, А скорее он цвета стального И таков при погоде любой. Лишь апрельская зелень сквозная Отражается в темени вод. Мимо пляжей и дач по Дунаю Самоходная баржа плывет. Вижу трепет советского флага Над осевшею низко кормой. Ровно дышит река-работяга, Не замерзшая прошлой зимой. Очень ласково, тихо и мирно Борт смоленый ласкает волна. «Что везешь из дунайского гирла?» «Золотистые тонны зерна». От избытка мы делимся, что ли, Или русским нужны барыши? Нет! Слилось ощущение боли С широтою советской души. Пусть враги за кордоном клевещут, Отравляя эфир и печать. Есть в семье очень сложные вещи, Только братья их могут понять! Мы дружить не умеем иначе, Не бросаем на ветер слова! ...Слева, справа — нарядные дачи, Берега, берега, острова, Санаториев белые крылья И мячей волейбольных полет... Что поделать со страшною былью? Пусть скорее быльем порастет! ...А на барже матросская женка Что-то тихо поет про свое, На мешки примостила ребенка И в корыте стирает белье. 1957

СЛОНЫ

Средь пальм, к прибою чуть склоненных, Как бы придя из детских снов, Живут слониха и слоненок. Как мало в Африке слонов! Почти что все они погибли, Остались эти сын и мать. А как их истребили, Киплинг Вам может объясненье дать. Лелеют серого слоненка, Следят, чтоб он не занемог, И мажут яркою зеленкой Царапины на тумбах ног. Над ним две школы взяли шефство. Свежи бананы и вода. Он во главе народных шествий Шагает, хоботом водя. На конференциях и съездах В президиум ведут его, Из рук начальства сахар ест он, Увеселяя торжество. На сцене топчется упрямо — Его не просто увести. И не нарадуется мама, Что сын ее в такой чести. 1960

ТАМТАМЫ

Африканское небо в алмазах. Занесла меня нынче судьба В знойный мир нерассказанных сказок, В окружной городок Далаба. По дорожным змеиным извивам Мчит автобус быстрей и быстрей. Приглашенные местным активом, Мы въезжаем в квадрат фонарей. И сначала видны только зубы Да неистовой страсти белки. Эти люди мне издавна любы, Как свобода и правда, близки. Приглядись, как тверды и упрямы Очи здешних парней и девчат. И тамтамы, тамтамы, тамтамы, Барабаны-тамтамы звучат. Все ясней, все отчетливей лица Проступают в тропической тьме. В быстром танце идет вереницей Детство, с детства знакомое мне. Наяву это все? Иль во сне я Пионерский салют отдаю? В красных галстуках пляшет Гвинея, На дорогу выходит свою. Ожил здесь барабанщик, тот самый, Что в сражениях шел впереди, И тамтамы, тамтамы, тамтамы, Как геройское сердце в груди. Чуть спружинены ноги в коленях И оттянуты локти назад. В даль времен, и племен, и селений Пионерский уходит отряд. Проложили им путь сквозь века мы В звонкий круг африканской весны, И тамтамы, тамтамы, тамтамы Всей планете сегодня слышны. 1960

ПЛАНТАТОРЫ

Я в первый раз живых плантаторов Увидел, будь они неладны, Вчерашних королей экватора, Банановых и шоколадных. В отеле маленьком под пальмами, В тишайшей голубой саванне От криков их всю ночь не спали мы: Они резвились в ресторане. Вопила дьявольская музыка, Весь дом, как бы в припадке, трясся. Под их ругательства французские Я встал и вышел на террасу. Мужчины в шортиках с девицами, Растрепанными и худыми, С остановившимися лицами, Танцуют в сигаретном дыме. Они кривляются под радио, Бездарно подражая черным. Здесь эта музыка украдена И изуродована к черту. А на диване перепившийся, С прической, лоб закрывшей низко, Король банановый, типичнейший, Каких рисуют Кукрыниксы. Еще карман хрустит валютою, Еще зовут его «патроном», Но ненависть народа лютая, — Как бочка с порохом под троном... И так вот до рассвета позднего Они орали, жрали, ржали, Под апельсиновыми звездами Свой век в могилу провожали. Уже восток в лиловых трещинах, Уже туман поплыл в низины. Идут мимо отеля женщины, Неся на головах корзины. Идут красивые, веселые, Переговариваясь просто. Плывут фигуры полуголые, Изваяны из благородства. Тряслась терраса дома пьяного, И от суровых глаз прохожих Я отступил за куст банановый: Мне стало стыдно белой кожи. 1960