Товарищ мой

ЛЕНСО

На рисовом поле, Средь влажных лесов, В садах и траншеях Ханоя Какое-то странное слово «Ленсо» Бежит неотступно за мною. Его нараспев говорят, как стихи, Его повторяют упрямо Тует и Нгуены, Туаны и Тхи — Красивые дети Вьетнама. «Ленсо!» И улыбка взойдет на лицо Лучом из-под пробковой каски, И столько доверия к слову «ленсо», Надежды и сдержанной ласки. А что это значит? Откуда оно Явилось в язык их певучий, Когда, как мучительной влагой, войной Наполнены низкие тучи? Не знал я, что целой страною зовусь, Всей нашей великой страною. Ленсо — по-вьетнамски — Советский Союз, Мое это имя в Ханое. Воздушного боя гремит колесо, Встречаются МИГ с Ф-105-м, Разбойнику вспыхнуть поможет «ленсо» И стать алюминием мятым. И снова в атаку идет Пентагон, Пылают бамбук и солома. «Ленсо», не заметив, что ранен,— в огонь, Детей он выводит из дома. А я никого и не сбил и не спас, Уж, видно, планида такая, Но словом «ленсо» В свой трагический час Вьетнамцы меня окликают. Среди обездоленных пагод к сел Меня настигает поверка: Достоин ли я величаться «ленсо», Как прожил нелегких полвека, Могу ль представлять всю Отчизну свою На огненной кромке планеты? Ведь здесь я «ленсо»: Я — Советский Союз. Что выше, чем звание это! 1967

ПЕЙЗАЖ

С коромыслами все прохожие В перламутровые часы,— На плечах корзинки, похожие На аптекарские весы. Чистым зеркалом отражаемый, Разрастается вверх и вниз, Словно став двумя урожаями, Изумрудного цвета рис. Не бомбят пока... Тем не менее Переправы совсем пусты, И ночное передвижение Замирает, убрав мосты. Возле пагоды, ставшей школою, Для сигналов служащий здесь, Настороженно дремлет колокол, Весь в драконах, в лотосах весь. Вот с чернильницей на веревочке Опоздавший бежит школяр. Разложила торговка овощи: Две бататины — весь товар. Неподвижны на крышах аисты, По каналу скользит сампан. ...Утро Юго-Восточной Азии. Шесть ночей уже я не спал. Не мерещится и не снится мне На дороге, невдалеке: Буйвол с древнею колесницею, И лежат в ее кузовке В барабанах ракеты длинные (Те, что рвутся над головой), Груда мертвого алюминия, Прах машины сверхзвуковой. Прилетевший с Гуама дальнего, Безопасности ради, он Остролистою ветвью пальмовой Символически осенен. 1967

ХАЙФОН

Разве ты не знавал ощущенья — Встреча первая Вдруг Принимается за возвращенье На покинутый круг! Словно раньше бывал я в Хайфоне И когда-то видал Эти мачты на утреннем фоне, Многослойную даль, Этих стен ноздреватый песчаник, Солнца велосипед... Этот взгляд, Озорной и печальный, Батальону вослед. Запах рыбного супа и перца, Керосинки дымок Вмиг сожмут ненадежное сердце В предынфарктный комок. Ведь Хайфон — это ж просто Одесса В сорок первом году! Он в зеленую форму оделся, Встал у всех на виду! И готов на корабль и в дорогу Или в уличный бой. Грозный бас объявляет тревогу, Женский голос — отбой. Я хочу, чтобы вечно и всюду Женский голос звучал... Но опять Небо отдано гуду, Вновь налет на причал. И сампаны горят, как шаланды. Джонки — будто дубки. Прямо в небо шепчу я: «Ну ладно!» — Больно сжав кулаки. Город словно бы ходит по жести, В сто зениток паля. Я дождусь ли, чтоб голосом женским Говорила земля? 1967

ЧАСТНОЕ ПИСЬМО В ВАШИНГТОН ИЗ ХАНОЯ

Протяженный, низинный и горный, Этот край среди прочих примет Повторил коромысло по форме — Далеко не военный предмет. Да и вам эта карта знакома. И хотя, господин президент, Есть известье из Белого дома — Вы на отдыхе в данный момент, Я письмом из Ханоя нарушу Ваш и так ненадежный покой. Рвется все, что на сердце, наружу, Дипломат из меня никакой. Днем и ночью бомбят ваши парни, Но хочу в первых строках письма Вас порадовать: Вы — популярны, Во Вьетнаме известны весьма. Ваше имя здесь все повторяют, Лишь о вас здесь народ говорит: «Джонсон» вылетел, «Джонсон» стреляет, «Джонсон» падает, «Джонсон» горит. И останетесь вы знамениты Тем, что вляпались в эту войну, Что две тысячи «джонсонов» сбиты (Те, что живы,— конечно, в плену). Осторожно! Земля эта жжется, Прикасаться не следует к ней. Ну, а то, что под кличкою «джонсон» Нынче каждый из ваших парней, — Это все уже было однажды, Как потом — Нюрнбергский процесс, И звался одинаково каждый, Кто чужое захватывать лез. Был немного наивен я раньше, Но в Ханое молчать не могу. Как вам спится в Техасе, на ранчо, В воскресенье в семейном кругу? Я слыхал, что вы набожны очень. Вспоминайте, молясь по утрам: Именуется «джопсоном» летчик, Разносящий костел или храм. Хватит! Я понимаю, что лишне Президента стихом донимать. Только в этом послании личном Я хочу пожалеть вашу мать, Это будет уместно, пожалуй,— Горю не посочувствовать — грех, Вот скольких сыновей нарожала, И оплакивать надо их всех. Извините за грустные мысли, Но я должен добавить еще, Что страну эту, как коромысло, Поднимает весь мир на плечо. 1967