Товарищ мой

КОГДА СНАРЯД УДАРИТ В ДОМ...

Когда снаряд ударит в дом, Запахнет битым кирпичом, Сухой дымок известки Затянет перекрестки. А мы поднимемся с земли, — Пилотки, липа — всё в пыли, — И вспомнится: не мы ли Бетонщиками были? Такой же запах плыл, когда В отчизне пятилеток Мы воздвигали города С рассвета до рассвета. Как гладил дома белый бок Сердцеобразный мастерок! Как щебетала звонко И сыпалась щебенка! Но здесь снаряд ударил в дом. Здесь пахнет смертью — не трудом. Кирпич краснеет рваной Дымящеюся раной. А мы всё думаем о том, Как снова будем строить дом, И кажется все чаще На улицах гремящих, Что ветер отгремевших гроз С далекой родины принес Сюда, на дымный Запад, Известки нежный запах. 1944 Под Варшавой

ОСЕНЬ

В России багряная осень, Прозрачная синь, листопад, И ветер туда не доносит Тяжелых орудий раскат. На мирном холодном рассвете, Курлыча, летят журавли. Шумливыми стайками дети В высокие школы пошли. Печальные наши подруги К семи затемняют окно. Четвертую осень в разлуке Им верить и ждать суждено. Но время счастливое близко: Там ветер недаром кружил — Багряный листок, как записку, На каждый порог положил. Тоска наполняет нас силой, И мы ненаглядным своим, Тоскуя о родине милой, Сквозь тысячу верст говорим: «Тоскуйте по вашим солдатам, Ушедшим с советской земли, По тем, кто сегодня в Карпатах, По тем, кто в балканской дали, По тем, кто в варшавских предместьях...» Пусть слышит родная страна Под полночь в «Последних известьях» Чужих городов имена. А мы, зарядив автоматы И снова припомнив свой дом, За Вислу, за Сан, за Карпаты Всё дальше и дальше пойдем. Вокруг перелески чужие, Осенних полей красота... А в сердце — Россия, Россия, Любовь, и судьба, и мечта. 1944

САЛЮТ

Слышишь, приветствует нас с тобою Освобожденной страны столица. Красное, желтое, голубое Пламя ракет над Кремлем струится. Правда, салюта своими глазами Наши гвардейцы еще не видали: Польский, румынский, венгерский экзамен, На горизонте — немецкие дали. В стужу железную бьют батареи, В белые трубы трубит непогода. Скоро мы станем стражей на Шпрее, Стражею мира на долгие годы. Каждый гвардеец — как сказочный витязь, Нас не согнут ни мороз, ни усталость. Русские женщины, вы нас дождитесь, Долго вы ждали, немного осталось. Отсвет кремлевских ракет — как зарница: Нет расставанья и нет расстоянья. Виден московский салют за границей — Это восходит победы сиянье. 1944

РЕГУЛИРОВЩИЦА

На перекресток из-за рощицы Колонна выползет большая. Мадонна и регулировщица Стоят, друг другу не мешая. Шофер грузовика тяжелого, Не спавший пять ночей, быть может, Усталую поднимет голову И руку к козырьку приложит. И вдруг навек ему запомнится, Как сон, как взмах флажка короткий, Автодорожная законница С кудряшками из-под пилотки. И, затаив тоску заветную, Не женщине каменнолицей — Той загорелой, той обветренной, Наверно, будет он молиться. 1944

«Я хотел написать о Балканах...»

Я хотел написать о Балканах, О румынском прохладном вине, О костелах за Вислой, о странах, Где прошли мы в дыму и огне. Но на белых страницах тетради Возникают иные края — Тот разбитый блиндаж в Сталинграде, Где окончилась юность моя, Да кривой городок Новозыбков, Где однажды пришлось ночевать. Там до света над крохотной зыбкой То ли пела, то ль плакала мать... 1944

СТО ПЕРВАЯ КВАРТИРА

Когда б все избы, хаты и квартиры, Где жить пришлось, я перечислить мог, За век войны, на всех дорогах мира, Я насчитал бы сто один порог. Теперь в стране чужой и невеселой, На уличке разбитой и пустой, Живу я в третьем доме от костела, Заполучив мансарду на постой. Хозяин дома, розовый колбасник, У входа восседает до зари. Шофер ворчит: «Да он типичный частник! Как люди терпят, дьявол побери!» В сто первый раз мы жизнь начнем сначала. В сто первый раз устраивая дом, Чтоб не испачкать мелом одеяло, Газету над кроватью мы прибьем. Приколем карточку, где ты смеешься, Далекая моя. А на столе Разложим трубки, финский нож и ложку, Дров привезем и заживем в тепле. Заварим добрый суп из концентрата, И мне, в соседстве с краткой тишиной, Покажется, что с самого Арбата Кочует эта комната со мной. И Лермонтов витать над нами будет. Он был поручик — значит, лейтенант, Хозяин удивится: «Что за люди? Надолго ли вселил их комендант?» Пройдет два дня, от силы три. И снова Зайдет полковник, скажет нам: «Пора!» Понявши с полувзгляда, с полуслова, Поднимемся мы в пять часов утра. Шофер выносит вещи и винтовки. Быть может, мы сумеем кое-как Поспеть к артиллерийской подготовке На «виллисе», похожем на башмак. Еще темно, и холодно, и сыро. Железо, как огонь, горит в руке. Прощай, моя сто первая квартира В разбитом, невеселом городке. 1944