Товарищ мой

ПОГРАНИЧНИК

Три года служил он в пехоте, Пилотку и шапку носил, Но сине-зеленой фуражки В далеких боях не забыл. В каких он бывал переплетах... Но эту фуражку берег. Конечно, она постарела И погнут ее козырек, А нынче ее он примерил, Склонившись над тихим ручьем, Увидел свое отраженье И вспомнил о милом былом. Небритым друзьям-пехотинцам Сказал, опершись на ружье: — Нам скоро придется расстаться, Почуяло сердце мое. Подходит желанное время Моей пограничной судьбы: Машины везут за полками Зеленые с красным столбы. Когда мы дойдем до границы, Фуражку надену опять И встану на старой заставе, А вам за границу шагать. Завидую вам я, ребята, Пред вами большие пути — До Одера или до Рейна, Наверно, придется дойти. Но дайте мне честное слово, Добывши победу в огне, Шагая к родимому дому, Зайти на заставу ко мне. За чаркой, за вашим рассказом Всю ночь просидим до утра, Три года мы вместе сражались, А нынче расстаться пора. 1944 Брест

«Я поцелуев своих не растрачу...»

Я поцелуев своих не растрачу. Только, когда через Буг перейду, Может быть, вдруг не сдержусь и заплачу К нашей горячей земле припаду. Горькую, щедро политую кровью, Вдоль перерытую и поперек, Я поцелую ее по-сыновьи, Ласку отдам ей, что долго берег. Ты не ревнуй. Ты всегда дорога мне. Только подумай — Без этой земли Мы, как сухие деревья на камне, Разве росли бы и разве цвели! 1944

«ВИЛЛА ВИОЛА»

Р. Кармену

Где нынче ночуем? Простая задача. Машина без света по просеке мчится, На карте-двухверстке отмечены дачи, Сегодня их взяли в четырнадцать тридцать. Дорога разрыта, в траншеях, в обломках, Дорога — как в русские горькие села. Мы к даче пустой подъезжаем в потемках, Она называется: «Вилла Виола». Белеют левкои на клумбах осенних, Стеклянные двери распахнуты настежь. Мы наверх бежим по ковровым ступеням В чужое, нерусское счастье. Здесь все сохранилось. Не тронуло пламя Мудреных квадратов, кругов и овалов. Пропитана спальня чужими духами, Чужой теплотою полны одеяла. Я лучше укроюсь шинелью шершавой, Я лучше окно плащ-палаткой завешу. В семи километрах отсюда — Варшава, Над нею колеблется отблеск зловещий. Старик! Нами пройдена трудная школа. Мы стали, пожалуй, грустнее и строже. И это красивое имя Виола Московских имен заменить нам не может. И все нам без них не легко и не мило. На что нам Виола? Здесь жить мы не будем. От грохота бомб сотрясается вилла, Которую утром мы сразу забудем. Саперы наводят в ночи переправу. Не спится. Обстрел. Боевая тревога. Наверно, мы скоро ворвемся в Варшаву, И, значит, к Москве сократится дорога. 1944 Рембертув

ВОСХОД СОЛНЦА

Белеет иней, травы облепив. Десятый час, а ночь все длится, длится. Земля еще как смутный негатив, Она никак не может проявиться. А на Камчатке золотой туман, И день дальневосточный на исходе. На берег набегает океан, Сейчас зажгут огни на пароходе. В Сибири полдень. Чистый, ровный свет, И на снегу цехов большие тени. А что у нас сегодня на обед? Наверное, ушастые пельмени. A v шумном городе моей души Давно бегут веселые трамваи. Ты на стекло легонько подыши, И я тебя увижу и узнаю. Редеет тьма. Алеет на востоке. Теперь уж скоро солнце здесь взойдет. Оно идет от киевских высот, Из Белоруссии лесов далеких. «Скажите, лейтенант, который час?» «В Москве, на Спасской, девять тридцать било...» Сначала солнце поднялось у нас, Потом поля Европы осветило. 1944

ОЛЕНЬ

Июль зеленый и цветущий. На отдых танки стали в тень. Из древней Беловежской пущи Выходит золотой олень. Короною рогов ветвистых С ветвей сбивает он росу И робко смотрит на танкистов, Расположившихся в лесу. Молчат угрюмые солдаты, Весь мир видавшие в огне. Заряженные автоматы Лежат на танковой броне. Олений взгляд, прямой и юный, Как бы навеки удивлен. Ногами тонкими, как струны, Легко перебирает он. Потом уходит в лес обратно, Спокоен, тих и величав, На шкуре солнечные пятна С листвой пятнистою смешав. 1944