Страница 98 из 117
8. ВОСПОМИНАНИЯШкола Сон какой-то приснился мне, что ли, или просто причуда пришла? Я проснулся с тоскою по школе. Как она позабыться могла?! …Лампу вижу. «Носи: починила. Что не спишь-то? На воле темно. В пузырьке вот застыли чернила, говорила: не ставь на окно…» Тихо мама беседует, тихо, и сквозь ласковый голос ее леденящая вьюга-шутиха прорывается в наше жилье. Вечер, что ли, теперь или утро, загадал я, а вот и ответ — до чего же придумано мудро! — посинело окошко: рассвет! С печки свесясь, гляжу не мигая. Пламя лампы трепещет в зрачке, ходит мама моя дорогая, спит сестренка — кусок в кулачке. «Мам, зачем меня кличут: „Натальин“? Я ведь правда Денисов?..» — «Поспи, ты Денисов, не верь, наболтали…» — «Мам, а волки не мерзнут в степи?.. Да, забыл я: вчера у комбеда дед Ефим меня встретил, не вру, в дом завел — и за стол. Я обедал! Щи скоромные: ложка в жиру! А богато живут — объеденье! А тепло! Им мороз нипочем! Можно, буду ходить каждый день я?..» Мама ухо зажала плечом. Знаю, знаю привычку: не хочет. «Мам, а что?» — «Поумнел он теперь… Не ходи туда, слышишь, сыночек, пусть богатством подавится, зверь! Хитрый, чувствует: копится сила, — чует кошка… Сынок, не ходи, умирали — и то не просила, а теперь рассвело впереди. Ох, отец бы услышал про это!..» — «Не пойду!» — «Не ходи ты туда…» — «Мам, быть может, придет в это лето? Я не видел его никогда…» Синим льдом подоконник окован. Груня встала и будит сестру. Журавцы заскрипели в Быкове — значит, всё повернулось к утру. «Дай мне, мама, букварь и тетради, дай чернильницу — мой пузырек». Рань какая! Бегу без оглядки, все сугробы секу поперек. У дверей снег всегда зачернилен, вновь галдеж, суета, толкотня. Но простой колокольчик всесилен, он за парту сажает меня. «Не сгибайся, держи себя прямо. Если знаешь — другим помоги. Не замазывай кляксу упрямо, переделывай честно, не лги!» Первоклассная эта наука будет в сердце греметь до конца. Хитрый дед, не видать тебе внука: он идет по дороге отца! Волшебный клад «Вставай, вставай, петухи пропели. Ох, и поспать здоров!» Рассвет намечается еле-еле; слышно, гонят коров, слышно, кричат на хуторе бабы… «Носом-то не свисти. На арбузенок, большой дала бы, боюсь, тяжело нести…» Толкает хозяйка меня куда-то, сдавила плечо. «Не спи!» Сон окутывает, как вата. Пусто, темно в степи. «Гони на Баженово пепелище, показывали вчера. Найдешь? Там вода и трава почище. Гляди! Выгоняй. Пора». Небо мягкое, как овчина, ни звездочки, ни огня. Верблюды с колен поднимаются чинно, идут, косясь на меня. Овцы двинулись, сбив ворота, боками пастух зажат. А вон за плетнем и моя забота: двенадцать свиней визжат. Росистой травой обхлестало ноги, цыпки горят огнем. Солнце вышло из-за дороги, грозит мне тяжелым днем. Бегают степью кусты-скитальцы, колючки жгут, как слепни. Привычно бегу, поджимая пальцы, ступая ребром ступни. Степь бескрайняя в чернобыле, солончаков белизна, и миражи, как всегда, приплыли, прохладой меня дразня. Вижу: вот кирпичи на месте, бревна из-под земли. Было баженовское поместье — давно мужики сожгли. Жара. Сижу под стеной паленой и мечтаю о том, вот бы найти мне клад затаенный, гарь ворошу кнутом. Слышу, свиньи поживу ищут, хрюкают за стеной, И вдруг выкатываю кнутовищем тяжелый шар костяной. Сияет окружность его литая, ничуть не попортил жар. Цифру «8» на нем читаю — заколдованный шар! Снова рыть принимаюсь рьяно; сердце сжалось в комок, душно в густой темноте бурьяна, под солнцем палящим взмок. Околдованный чудесами, не жалею себя. Ага! Сверкнуло перед глазами, лучами меня слепя. Клад мой! Так и думал — найдется, вот он, зажат в руке чистый трехгранный осколок солнца на золотой серьге… Встал, свиней не окину глазом. «Куда?» Огибаю крюк. «Куда?» Луплю по бокам чумазым, гоню разнобойный хрюк. Потом иду под жарою тяжкой — на солнце и не смотри, — любуюсь трехгранной своей стекляшкой: радуга там внутри. Трепещет над головою солнце, солнце горит во рту, сейчас у заброшенного колодца к чушкам в грязь упаду. К глазам поднес я ледок граненый, остановился вдруг: забушевал молодой, зеленый, весенний росистый луг!.. Прижал сосульку другою гранью — что делается, гляди: зимней искристой снежной ранью, словно во сне, иди!.. Перевернул я стеклянный клад мой снова — и вот так раз! — пахнула вдруг на меня прохладой Волга у самых глаз. Шагнул — и Волга назад шагнула, иду — впереди она. Зажмуриваюсь от веселого гула: брызжет в лицо волна. Иду счастливый, иду богатый, прохладно на ветерке, сверкает далью своей покатой Волга моя в руке.