Страница 94 из 117
5. В МОРОЗНУЮ НОЧЬ Ночь морозная. Светло. Отмели метели. Остаются до весны малые недели. Что хожу я, что ищу — улица пустынна. Жду, чтоб сердце после дня наконец остыло. Звезды в синей вышине тихо гаснут сами. Спят Быковы хутора со своими снами. Вот оконце. Виден свет. Дом знаком немного. Это кто же запоздал? Или есть тревога? Нарисован на окне керосинной лампой неподвижный человек с головой кудлатой. Угадал я и смеюсь: мается парнишка. Не шпионская его приковала книжка. Приходил ко мне на днях и читал несмело начинающий поэт из райфинотдела. «Вот стишок про соловья, — говорил он глухо. — Вот про выборы. Идет выбирать старуха. Вот составил про Москву. Не бывал? Не важно!..» И листал он, и листал, и читал протяжно. Я видал его потом — вот они, поэты! — мимо почты он ходил, будто ждал газеты. Догадался я, войдя, в этом нету чуда: телефонничает там тоненькая Люда! Я смотрю на свет его, понимаю, парень, этой темой я не раз был и сам ошпарен. Знаю, сам писал стихи — дело не простое, трудно стройно говорить, на канате стоя. Знаю, мучает тебя тишина немая, ищешь нужные слова, карандаш ломая. Очень трудно начинать, подчинять размеру. Ну, давай же помогу. Если так, к примеру: Я безлюден, нелюдим, ночь такая трудная! Дразнит именем твоим почта многолюдная. Лунный свет блестит слюдой… Все слова с причудой! Написал «Слюдой» — сейчас, а читаю: «С Людой». «Лю… — прислушиваюсь, — да». Это что такое? Не отпустишь никогда и не дашь покоя. Перепутал все слова — быть великим бедам. Убегу на острова, буду людоедом! Я иду, смеюсь себе, только грустно что-то, в Дом колхозника идти вовсе неохота. Ты, глядящий на меня будто бы на мага, не завидуй мне: у нас ведь одна бумага. Знаю, предстоит тебе путь нелегкий, длинный. Я завидую тебе завистью старинной. Не умеешь брать слова, подражаешь детям, поменялся бы со мной неуменьем этим! Лепетать стихи хочу в дело и не в дело, думать: вечность впереди, жизни нет предела! Пусть бы рвал меня опять белогривый критик, что в песок уже ушел, желтой желчью вытек. Начинающим хочу побывать сначала, чтобы мучила строка, лопалась, звучала. Чтобы сердцем молодым трепетать от гуда, чтобы улыбнулась мне тоненькая Люда. 6. НОВАЯ ВСТРЕЧА Вчера метель утихла. По дороге вчера весь день ходили трактора, утюжили угольниками грейдер до Волжского — сто тридцать километров и сорок — в Николаевский район. Сегодня до рассвета шофера полезли под машины, грели днища, носнли кипяток из кухни чайной, поили радиаторы. Светало. Шофер из Николаевки грустил, гремел он умывальником и фыркал: «Неделю еду я из Сталинграда: на переправе ГЭС торчал две ночи, две ночи на дороге спал в кабине, теперь вот тут…» — «Да все мы так, погода!» — пытались утешать его вокруг. «Везу я пиво райпотребсоюзу. Да, пиво! Понимаете, нам дали! А как не взять — мы вкус его забыли, и цвет его, и вкус. Двенадцать бочек!..» — «Что, пиво?» — Гул пошел по коридору. «Конечно, лопнет!» — «Сдай его в Быкове!» — «Замерзло, — мы раскупим по кускам…» Ах, эти черномазые ребята, худые, с неуемными руками, да сколько же в них силы — так смеются!.. «Эй, выходи!» И двинулись гурьбой. Пошли, пошли, ревя, автоколонны. Пробьются ли? Не знают. Будут рыть забитое сугробами Заволжье.