Страница 89 из 117
12. ЭЛЕКТРИЧЕСТВО Французский завод ДЮМО гудит и пышет жаром, семь труб стоят, пуская оранжевые дымы. Сначала дрожь земли казалась кошмаром, потом — привычкой, жизнью оглохшего Кузьмы. Жили у Апрелевых в землянке незрячей, в банном овраге. Овраг был ничей. Сверху сор валили, дымился шлак горячий, у порога пенился мыльный ручей. Землянки лепились по оврагу за банями, друг в дружку упирались, одна над другой. «Русские деревни» французской компании завод приторачивали к Волге дугой. Двенадцатый год. Царицынское лето ушло, угомонилось в студеном ноябре. Апрелев и Кузьма выходят до рассвета. Кузьма два года грузчиком на шихтном дворе. Апрелев — весельчак, не унывает сроду. «Держись! — его словцо. — Не бегай от дел. Ничего, Кузьма, привыкай к заводу. Я в пятом за него свое отсидел!» Усы Апрелев гладит. Кузьма шагает хмуро, «Стеснили вас, Иваныч, землянка тесна». — «С ума сошел, Кузьма! Наверно, баба-дура сказала что! Построитесь — будет весна. Ты лучше скажи: пойдешь со мной в бараки?» — «Пойду…» — «Будет гость». — «Кто?» — «Увидишь сам. Надо нам готовиться к новой драке. Держись!». Апрелев водит рукой по усам… * * * «Товарищи! Ленин нас учит быть стальными. Гоните ликвидаторов рабочей метлой. Живет большевизм! Мы справимся с иными. Сплотим ряды теснее, трусливых долой!. Рабочие ДЮМО не предадут традиций!. Не будем выпрашивать подачек и льгот! Сам всего добьется рабочий Царицын! Наши силы крепнут! Вернется пятый год!..» Свечка отбрасывает тени густые. Горячо, чуть слышно говорит гость. В сердца западают слова простые. Слушают люди, сжатые в горсть. Гость русоволосый и смуглолицый, молодой, рабочий — видать по всему. «Только что из ссылки — и опять не боится!— Кузьма подумал. — Дело дороже ему!» Потом услышал голос, знакомый еле-еле. «Вот молодец, разворошил сердца!» И в сумерках увидел… Он? Неужели?! Рядом с докладчиком — знакомый с лица. Кузьма пробрался к выходу, знакомому навстречу. «Товарищ Варламов, узнаете меня?» Варламов развернул тяжелые плечи. «Постой, — сказал, руками других стороня, — Знакомое лицо, где-то я вас видел. Кузьма Денисов! Вот как! Я рад за вас! За адрес не ругаете? Иваныч не обидел? Да, он на дружбу крепок: рабочий класс!» — «По одному, товарищи, время такое, черносотенцы лютуют!» — «Намнем бока!» — «У нас филер „Подошва“ не знает покоя!» — «До новой встречи!» — «Тише!» — «Ночь глубока!..» Пошли втроем. Апрелев уговорил: «До кучи!» — «А как же вы в Царицыне?» — «За вами вдогон,— Варламов засмеялся,— Выдался случай — зимовать поставили в царицынский затон. Вас, кстати, электричеством, помню, задело. Как раз моторы будем чинить зимой. Хотите — поучимся, найдется и дело… Ну как? Французский жалко? Вернетесь весной». Кузьма молчал, не в силах отыскать слова. «Держись! — толкнул Апрелев. — Берись, Кузьма?» — «Спасибо, я согласен». — «Вот это толково!..» В ту ночь побелело. Началась зима. 13. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ БУНТ Тринадцатый год. Весна. Гудит Царицын. По Гоголевской шествуют, едут, снуют сытые купчики, дебелые девицы. На губах прохожих папиросочки «Ю-Ю». В электротеатр «Патэ» лезут резонно: «Из клуба парижской молодежи фарс — сильно потрясающая лента сезона: „В когтях полусвета“ начнется сейчас». Праздник трезвости — общественное дело. Ресторан «Конкордия» сбился с ног. Пятые сутки размашисто, умело гуляет «Князь Серебряный» — купеческий сынок. Стоит на Княгининской — сапоги до глянца — городовой Бросалин — руки в бока. Строем прошагала в баню Саномьянца пятая рота Аткарского полка. «Солдатики наши! Враг, не надейся… — Машут платочками: — С вами бог». Тупоносый лакированный ботинок «Вейса» сильно запылился громом сапог. Окна открыты. Сладко зевая, заседает Дума. Третий год вопрос один и тот же: «О проводке трамвая на французский и дальше, на Пушечный завод». Фон Остен-Сакен, голова Царицына, рукой размахнулся: «Прошу, господа!» Лапшин (лесозаводчик): «Пора договориться нам Зачем трамвай рабочим? Ездить? Куда? Вы слышали: опять там аресты. Права им давай. И революцию. — Он сжал кулаки. — Ну что ж, пойдем навстречу: удобней трамваем возить листовки Ленина, плодить кружки. Хотите, чтоб они заполонили город, к моим заводам ринулись, к дому моему? Меж ними надо ставить железные заборы, какие там трамваи, еще б одну тюрьму!..» Конщик Верхоломов подскочил на месте: «Я б это электричество не пустил на порог. Зажал бы всяких умников: не лезьте, не лезьте! По горло хватит пара и железных дорог». Встал Сакен: «Этих умников от голода распучило. России электричество — как корове седло. Да… в среду на Скорбященской сжигание чучела „Гидра революции“ — вот будет светло!» Похохотали сладко. «Проголосуем или отложим рассмотрение? Как, господа?..» Вдруг полыхнуло: «Караул! Убили! В бане Саномьянца». — «Что там?» — «Беда…» — «Р-р-разойдись!» — «Р-р-разойдись!» Городовой Бросалин ведет сквозь толпу храпящих коней. Сакен в карете дергает усами. Лезет полицмейстер в паутине ремней. «Что тут такое?» — «Ваше величество!.. Ваше превосход… (захватило дух)», — «Ну!» — «Слушаюсь… Тут электричество солдатиков побило в бане. Двух. Проволока висит там, солдатикам ново. Стирали. Приспособились вешать мытье. Как она даст! Один — за другого… Землей обложили, но, видать, не житье. Другие разбежались голые прямо, обратно не загонишь: боятся, и на». — «Р-р-разойдись!» Вокруг напирали упрямо. «Ведут!» — «Пымали!» — «Попал, сатана…» — Взвыла толпа, давясь в переулке. Ведут городовые преступника в кольце. «Бей его!» — потянулись скрюченные руки. Он виснет от ударов, кровь на лице. «Ваш-ство, вот он, в бане кочегарил, играет с электричеством от большого ума…» Сакен усмехнулся… В уши ударил слезный, задыхающийся крик: «Кузь-ма-а-а!» Наутро газеты от слез раскисли, «Царицынский вестник» плачет в платок: «Возмущение царицынской общественной мысли. Вот к чему приводит электрический ток». «Убиты солдатики — осиротели ружья. Пусть местных умников власти уймут, дорого обходятся их выдумки досужие». Брызжет слюною электрический бунт. «Простые обыватели — нас большее количество, — мы требуем защиты от всех озорников». «Требует Царицын: уберите электричество. Будем жить, как жили во веки веков».