Страница 88 из 117
10. ВАРЛАМОВ Ну что же там качается чуть заметной точкой? Течение несет, волна толкает в бок. То кажется арбузом, то бакеном, то бочкой. Кузьма плывет, устал. Гребок, еще гребок… Вот рядом, брать пора, но волны взяли сами. Он вновь подплыл — волна рванулась вскачь. Кузьма нырнул, и вот плывет перед глазами разбухший на воде громадный калач. «Наверно, с парохода иль с пристани упал он», — решил Кузьма и тихо толкнул калач вперед. А берег далеко, чуть видно — валит валом на берег — еле видно — сбегается народ. «Калач!» — кричит Кузьма. Над Волгой эхо тает. «Плыву!..» «У-у…» — разносится вдоль вспененной реки… Калач плывет, вокруг него рыбья стая: и тощие чехони, и щуки, и мальки. Рукой Кузьма ударит — пугает, мало толку. Нырнул — увидел снизу: калач рыбешки жрут, плывут со всех сторон, заполонили Волгу, едят калач, друг дружку, его боками трут. Кричит Кузьма: «Спасайте!» И движется рывками, а люди там молчат, молчание окрест. Кузьма плывет, бьет по воде руками, и ртом калач толкает, и ест его, и ест… «…Нарочно людей убивают голодной бедой!» — «В Быкове садились?» — «В Быкове». — «А я был на вахте». — «Не заметь я — подмяли бы…» — «Совсем молодой!» — «Их двое! Девица — у буфетчицы Кати». — «Его не видали тут?» — «Нет». — «Не пускай никого, и так уж доносят: политических возим». — «Он сильнее листовок, показать бы его всем рабочим Царицына…» — «А куда они?» — «Спросим…» — «Я пошел. Отдежурю у Пролейки — зайду». Сквозь шепот выступил металлический клёкот и мощное уханье двигателя на ходу. Взмыл привальный гудок, раскатываясь далёко. Встрепенулся Кузьма, п риподнялся — и снова на подушку склонило. Сиял в потолке огонек. «Спите?..» Голос напомнил ему полушепот до слова. «Как же я ослабел так?..» — «Ничего, паренек». — «Паренек, а Наташа?» — «Жена? Молодые ребята! Что ж, она молодцом! Быковские, значит… Кто я? Я механик. Ушел кто? Значит, ты слышал, а я-то… Тот масленщик Степан Близнецов, мы друзья. Ну, а ты чей? Денисов? Фамилию слышал как будто». Кузьма промолчал, всё глядел на седые вихры, на плечи крутые… «Это ваша каюта?» Механик кивнул: «Да, моя, до поры…» Каюта подпрыгивала, и необычно сияли пузырьки в металлических сетках у потолка. «Это и есть электрический свет? А нельзя ли взглянуть на машину?» — «Всё можно. Лежите пока…» 11. ГОРОД «А вот и Царицын! По названью привычен, только городом царским не был он, молодой. Так ордынцы прозвали: Желтый остров — Сари-Чин, И речушку Сари-Су звали — желтой водой». Варламов с Кузьмой и Наташей смотрели из окна. Пароход вышел на разворот. «Не забыл? Значит, спрашивай: слесарь Апрелев. На французском он, в „русской деревне“ живет». Из пролета толпа понесла, а навстречу гологрудые грузчики мчались гуськом: «Эй, изволь, сторонись! Задавлю! Изувечу!..» Сзади в спину татарин толкал сундуком. Понесло через пристань, на мостки отшвырнуло. Гнулись доски к воде под напором людей. Горы бочек и ящиков. С берега дуло крепким запахом пота, рогожи, сельдей. Шли, держась друг за друга; от берега в гору деревянная лестница круто вела. Высоко как! И страшно! Вернуться бы впору. Одолеешь ступень, а нога тяжела. Шли и шли, задыхаясь. На площадках скрипучих спали, резались в карты, ревя, босяки, и лежали кругом на обветренных кручах бородатые дети великой реки. Шли и шли… Всё кружилось в глазах. На ступени приседали и видели Волгу внизу. Две тяжелых косы уложив на колени, тихо-тихо Наташа глотала слезу. И опять поднимались — нелегкое дело. Шли. И вот увидали: вокруг поплыла карусель из домов без конца, без предела. В небе ухали, ахали колокола. А базар! Крепок дух енотаевской воблы. Мед арбузный — как память осенней страды. У возов запрокинуты в небо оглобли, сине-красные тлеют мясные ряды. Дом на доме увидели, выйдя к базару, есть из камня дома с кружевами резьбы! Как пружины, крутились до облака яро майской пыли густой вихревые столбы. А народ всё бежал! Их волна захватила, у собора притиснув, сдавила бока. «Главный колокол!» — «Ну?!» — «С нами крестная сила!..» — «Пуда два откололося от языка». — «Двух купцов подсекло!» — голосили кликуши. «Не купцов, а паломников!» — «Вот она, медь…» А вокруг, оглушая мещанские души, церкви в разных концах продолжали греметь. Задыхаясь в пыли, в перегуде, в тревоге, лез Кузьма, ограждая Наташу рукой, и сжимались сердца, и не слушались ноги, и глаза застилало тревожной тоской… «Где французский завод?» — «Там, верст семь напрямую…» — «Кузя, может…» — «Ты что?» — «Страх на каждом шагу! Ну, куда мы!..» — «Идем! Лучше смерть, но иную. Я, Наташа, на землю глядеть не могу… Нет, не мать она нам… Размела по дорогам. Чуть собой не накрыла землица сама». — «Кузя, грех…» — «Я готов повторить перед богом. Навсегда нам запомнится эта зима…»