Страница 84 из 117
«Забастовка. Совершенно неожиданно 14 февраля на французском заводе рабочие в количестве 3000 человек объявили администрации забастовку. По требованию, рабочих были остановлены машины и выпущен из паровиков пар. 16 февраля забастовали рабочие на мукомольной мельнице Гергардт, на чугунолитейном заводе Гардиена и Валлос, в механической мастерской братьев Нобель, на механических заводах Грабилина и Серебрякова. 18 февраля к забастовщикам присоединились все лесопильные заводы, типографии и часть пекарен. Происходили большие сборища рабочих на улицах. В этот же день в царицынском затоне прекратили работу рабочие, имеющие отношение к ремонту судов.
Не выходившие с 19 февраля местные газеты первый раз выпущены 23 февраля».
«Что делают!. Чувствуешь, что там творится? — Урядник встал, шатаясь.— Вон он где, яд! Наших крамолой снабжает Царицын…» Ефим перекрестился: «И что там глядят?» — «Не умеют, вот что, меня бы туда-то, я бы всё пронюхал, загодя раскрыл…» Кузьма спасал Мазурова, убивал солдата. Потом над зимней Волгой взлетел без крыл… 5. ГОЛОДАЕВСКИЙ ЕРИК Рвется высокий конь каурый, боится разливной воды, вбок круглым глазом водит хмуро: «Куда ты гонишь без нужды?». Почуял всадник весом мелок, хотя знаком ему на вид, и шею завернул умело, достать губами норовит. А всадник полонен весною, он с Волги взор не сводит свой. Сюда дорогой гнал степною, отсюда — топью лутовой В Голодаевку с приказаньем отец послал: поезжай, спеши. Семь верст не дорога, а наказанье. А там на улицах ни души. И там прошлогоднее злое лето голодом вымотало к весне. В избы входил, — всё одна примета: лежат распухшие, в полусне. Жуткий голод стоит и в Быкове. Хлеб дома в горле стоит, как ком. Сумки, припрятанные наготове, Бабаеву Федьке тащил тайком. Под взглядом отцовским дрожали руки, а всё же украдкой давал, носил. И там, в Быкове, и тут, в округе, держался народ из последних сил. Дом отыскал, постучал в ворота, хозяина сразу узнал: зимой к отцу приезжал он, ругались что-то, но с рожью в мешках уехал домой. Хозяин узнал: «От Ефима? Схожи…» — «Тятька вам передать велел, мол, срок прошел, мол, ждать не может, мол, по уговору берет надел…» Качнулся хозяин, осел на приступок, спиной отворяя сенную дверь: «Изверги вы… Твой отец… преступник: всё пожирает… Зверь, зверь!..» Рвется высокий конь каурый, боясь разливной весенней воды; глазом настороженным водит хмуро: «Куда ты гонишь без нужды?» Кузьма задумался и вразвалку сидит. Вдоль Волги едет юнец, не по сухому — Калиновой балкой, — а лугом. Поймал бы его отец! Он думает: «Будет страдать скотина, сиротская убыль, медлит вода, „шубой“ луга покрывает тина, трава не пробьется, опять беда!..» Дунул свежак, валы побежали. Волга… Кузьма придержал коня. Волга… Как мучаются волжане, не знаешь! Течешь, красотой дразня. Он думает: «Пользы от Волги нету, рядом, в степи, без воды всегда. В страхе люди трясутся к лету: что будет — пожары иль голода?..» Дальше едет Кузьма. «Не шутка — такое названье не зря дано. „Голодаевка“ — прямо жутко. Видно, голод знаком давно. Когда дожди — не узнаешь природу: пшеница — морем, а рожь — стеной. Поднять бы в поле волжскую воду… А сила? Это вопрос иной…» Едет он. Справа пологий берег, слева степь. На его пути — водой наполненный длинный ерик, ни переехать, ни перейти. Рвется высокий конь каурый, боится разливной воды, глазом настороженным водит хмуро: «Куда ты лезешь без нужды?» Конь храпит, назад оседая, а всадник, не отрывая глаз, глядит на то, как волна седая хлещет обратно, сквозь узкий паз. Вдогонку за Волгой, ушедшей в ложе… из ерика, ставшего озером вдруг, летит ручей, тишину тревожа. Вода выскальзывает из-под рук… Закрой-ка ерик сейчас запрудой, воды тут хватит на сто полей! Кузьма горячится: «Черпай оттуда. Налево — залежь, вспаши, полей… А чье это всё? А кто это может? Никто не подумает, каждый слеп. каждый землю худую гложет. Нет дождя, пропадает хлеб… Каждый мечтает о жизни лучшей, а сами, руки опустив совсем, от голода до голода надеются на случай, на господа… Эх, показать бы всем!..» Ходит конь, не стоит каурый, Кузьма направил его в объезд. Быково виднеется грядкой бурой, в небо воткнуло церковный крест.