Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 83 из 117

3. КРИЗИС

На юге России к рассматриваемому виду торгового земледелия относится также промышленное бахчеводство… Возникло это производство в селе Быкове (Царевского уезда Астраханской губ.) в конце 60-х и начале 70-х годов… Лихорадочное расширение посевов повело; наконец, в 1896 году к перепроизводству и кризису, которые окончательно санкционировали капиталистический характер данной отрасли торгового земледелия. Цены на арбузы пали до того, что не окупали провоза по ж. д. Арбузы бросали на бахчах, не собирая их.

В. И. Ленин. Развитие капитализма в России. Он вышел на крыльцо,                                       Ефим Денисов, кленовую опору сжал в руке. Осенний ветер, налетая снизу, валы крутые                         гонит по реке. Шагнул Ефим.                          Сын юркнул под рукою, влетело шестилетнему Кузьме. Шел через двор,                              захваченный тоскою. Сороки дружно цокали — к зиме. Всё тут его — от дома до амбара, от крыши до соломинки —                                                    его. Из нищеты, из низа               лез недаром, — в наследство не давалось ничего. Прошел базы                         и стал над волжской кручей, любил он волн блескучую игру. Широкоплечий,                          хитрый                                           и могучий, — так он стоял                      без шапки                                          на ветру. Тугие брови сдвинуло тревогой, огонь плясал                        в косых его глазах, наверно,                  где-то в тьме годов далекой сроднился с ним татарин иль казах. Глядел, как Волга бурей забелела, опять подумал:                         «Волга подвела! Арбузы на плетях —                                     пропало дело, — передохнул,                      сжал пальцы добела. Развелись, хапуги, сеют,             продают. Вон по всей округе хамы гнезда вьют! Вот и цену сбили, каждый вроде туз! По двое плодились на один арбуз. Не прощу обиды, постоять могу. Подождите, гниды, всех            согну в дугу! К Петербургу двину, у других скуплю, сдам наполовину, но не уступлю. Погоню на бахчу голь и татарву и своих               в придачу в поте надорву! Выйду крупным риском, наверх поплыву —  к Рыбинску,                     к Симбирску а не то               в Москву. Всех скручу! Пойдете в чем жива душа…» Белеют волны брызгами на взлете. Стоял Денисов,                             тяжело дыша. Рвал ветер космы,                                 с головы сгребая, бросал песок в пучину кутерьмы, и, сам               в пучине Волги                                         погибая, назад,                 к базарам,                                         зачесывал дымы, как будто он                         тянул село Быково за волосы                       на гибель за собой. На берегу столпились бестолково дома, домишки — плотною гурьбой, но их держала степь:                                           попробуй сдерни, уже им не страшны теперь ветра. На много верст,                                осев, пуская корни, шли в глубь степей                                   Быковы. Хутора. 4. НАЧАЛО ВЕКА В конце февраля отпустила погода, снег на Волге искрится,                                              аж режет глаза. Опять зарекрутнивают много-народа, через Волгу                      на Царицын                                              потянулись воза. Криком исходят                               быковские бабы, заламывая руки, пугают коней, падают бессильно в снеговые ухабы, ползут,              держась за копылы саней, А тут еще трахома                               на каждом человеке, у докторской избы                                    под конвоем ждут, когда,              им отвернув красномясые веки, ляписом и купоросом их обожгут. «Надо бы полегче:                                гольтепа что порох, огнем угрожает военный крах!..» Каждое движение,                                     каждый шорох в душе у Ефима рождает страх. Панечкин дождался:                                     прошлись по амбарам, разграбили что можно,                                         грозили огнем. Степной и Баженов выделили даром: «Прими, народ!..» («А потом вернем!») А вчера на зорьке ахнуло Быково: стражники спешились на Столбовой. И стало непривычно тревожно и ново — и покатился по улицам стон и вой, И вслед за рекрутскими                                             ледовой тропкой сегодня двинулся в дальний путь возок с Мазуровым                                      и Дремлюгой Степкой, так окровавлены, что страшно взглянуть. Долго Кузьма бежал за ним с обрыва, валенки в сугробах черпали снег, бежал, задыхался, дыша торопливо, домой повернул,                               ускоряя бег. Во двор,                 на крыльцо                                        и в горницу с криком влетел                и чужого не заметил от слез. «Тятя,           скорей,                        догони,                                      верни-ка! Гаврилу куда-то солдат повез!..» — «Кого?» —                    остановил незнакомый голос. Кузьма столкнулся взглядом с мясистым лицом. Оперев на шашку ус, похожий на колос, урядник за столом                                    восседал с отцом. «Какой Гаврила, а? Не Мазуров ли это?» Ефим махнул рукой в бородавках колец: «Поденщиком работал у меня три лета, Кузьку к себе привязал,                                               подлец!» Плакал Кузьма, ни на кого не глядя. «Цыть, сопляк! Ума еще нет». Урядник рассмеялся:                                    «Вот тебе и дядя! Сколько мальчонке?»                                     — «Четырнадцать лет». Звякают стаканы.                                «Кузька, вот что: ну-ка быстро тулуп надень, сбегай моментом,                                      что она там, почта, газеты не приносят четвертый день!..» Лбами соткнулись, оборвали песни… «Где? —                 рычит урядник. —                                         Быть не могёт! Читай!..» Кузьма прислушался. «Царицынский вестник». Февраль. Двадцать третье. Пятый год.