Страница 71 из 117
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Тетрадь четырнадцатая ВРАГИ «Да читай ты погромче, не слышу ни слова! сержусь я. — Дальше, на обороте…» Нехода старается, но ребята все снова загораются гневом. «Ребята, постойте!» — «Нет, ты послушай этого вора! Черным по белому написано на бумаге, так и ответил на вопрос прокурора: „Да, я делал посадки в газваген“». — «А, этот, что работал у Гесса!» — «Тише, читаю! — Мне становится жарко. — „Продолжение Харьковского процесса. ТАСС. Утреннее заседание, Харьков…“» Декабрь осыпается снегом, и ветер в снежки разыгрался с березой. Как он замахнулся, как закрутился с разбега, остановился, предупрежденный угрозой. Потом он принимается снова за беготню. Он играет в пятнашки, снегом бросил по пути в часового и мне заглянул за ворот рубашки. Ему не терпится сделаться бурей, чтобы устроить карусель снеговую, но слаб ветерок — немного набедокурив, свой хвост начинает ловить вкруговую. После Знаменки наша бригада продолжает всё вперед продвигаться. Наши танки у самого Кировограда, бригада скоро будет Кировоградской. Сема дошел до родимого места. Волнуется. И меня беспокоит всё это. Мне кажется — его онемеченная невеста будет Семой прощена и согрета. «Как же это? — говорит он мне часто. — К ней — мое путешествие начиналось. С ней мое представленье о счастье, с нею связана каждая милая малость». Декабрь сильнее пробирает морозом, синеют снеговые просторы. Сумерки ткут покрывала березам, водители прогревают моторы… «Прокурор: „С чем из школьного класса вышли вы в жизнь? Расскажите-ка вкратце“. Ганс Риц: „Нас учили: как низшая раса, русские нами могут уничтожаться…“» — «Вот как! Слышите!» — останавливается водитель. Гневный шум по кругу разросся. «Вот вам наука фашизма, глядите…» — «Нам бы прислали его для допроса!» — «Чтение продолжаю! Молчите!» Фашист, познавший ученье о расе, почему же твой школьный учитель не сказал тебе, что я не согласен?! Ганс Риц, почему ты за партой в хохшуле не узнал предварительно о нашей науке? Ты думал, что у меня пуховые пули? Или — что слабее твоих мои руки? Когда ты впервые крикнул: «Хайль Гитлер!» и узнал, что ты — сверхчеловек, в тридцать третьем, я мелкокалиберку рукавом своим вытер и притаился в пионерском секрете. Мне тоже было тринадцать, когда ты шел по Шербургу на фашистском параде, а я «Смерть фашизму!» носил на плакате, когда шумел Первомай в Сталинграде. Когда возглавлял ты «Суд чести» — суд над честью и совестью репетировал в школе, неужели не знал ты, что с политграмотой вместе я оружие изучил в комсомоле?! Меня учили быть достойною сменой труда и свободы. Культурой гордиться. Тебя учили: ты — владыка вселенной, чтобы взламывал ты чужие границы. Меня в университете учили, как надо работать для торжества человека, тебя — рассчитывать на километры и мили свои шаги по пожарищам века. Мать тебя проводила не близко, только чтобы мою ты сделал рабыней. И любимая твоя погнала тебя с визгом, чтобы я не увиделся со своею любимой. Ганц Риц, ведь они же плакали, дети. «Мы к дяде поедем!» — ты придумал им сказку, а сам расстреливал их на рассвете. Они умирали, отразив тебя в глазках. Ганц Риц, ты забыл в ту минуту, что и я взял оружие опытными руками. И мы сошлись, поворачиваясь круто, — ты и я, вы и мы. Так мы стали врагами. Я гляжу на газету, исчерченную допросом, и вижу Тамару, бровей разведенные стрелы, волос ее золотистую россыпь, глаза ее, как они в сердце смотрели!.. А ветер опять за свое — не сидится! Снег из-под танка выметает он с гулом, в щель смотровую с налету стремится, дует в орудийное дуло. Нехода читает показанья арийца. Ребята молчат, слились воедино, решимостью дышат их суровые лица: быть фашизму на скамье подсудимых! За все преступления перед миром ответит, от возмездия не уйдет поджигатель! Сема опять приникает к газете: «Допрашивается шофер душегубки…» — «Предатель?!» В сердце какой-то догадкой кольнуло. Память мучительно перелистывает страницы. И сердце, поворачиваясь, отзывается гулом: знакомое имя! Что могло бы случиться?.. (Харьков. Да, это верно, но что же? Предатель-шофер? Нет, не помню такого! А память тасует: «Похоже, похоже!.. Харьков. Тамара. Знакомо. Знакомо…») «Прокурор: „Расскажите, подсудимый Буланов, о вашем участье в поездках за город“. Подсудимый: „В гестапо задача была нам на расстрелы возить. Я работал шофером“. Прокурор: „Вам платили за это?“ Буланов: „Платили мне семьдесят марок“». (А память моя озаряется светом. Ночью в Харькове. Мы с Семеном. Тамара. «Сначала глаза он прятал под брови, не разговаривал. Но однажды, представьте, открыл, что зовут его Павел Петрович, в плен попал…») Сема крикнул: «Предатель!..» — «Ага! — Я придвигаюсь поближе. — Сема, я что-то припоминаю, читай-ка!» — «Постой, — шепчет Сема,— тут где-нибудь ниже. Ага, вот! Свидетели. Выступает хозяйка»: «Здесь, на Рыбной у нас, за высоким забором, недалеко тут, дома через четыре, немцы гараж устроили вскоре. Шофер с ноября стал у нас на квартире». — «Вот как! Значит, поймали нуду!» — «Настигла и этого справедливая кара!» Возмездие наступает повсюду. Суд верши беспощадный, Тамара! «Сема, вот Тамаре награда: рабовладельцы — на скамье подсудимых». — «Предательство умирает под взглядом верности и надежды любимых!..» Я гляжу на газету, исчерченную допросом, и вижу Тамару, бровей разведенные стрелы, волос золотистых ее летучую россыпь и глаза ее, как они ясно смотрели!.. Ну и зима! Хоть скидай полушубок, валенки снова принимают начхозы, и сдали бы, если только к утру бы неожиданно не возвращались морозы. «Интересно узнать бы, ребята, кто поймал эту зондеркоманду?..» Поле белое ветром измято, опять расходился он, и нету с ним сладу. «Вы помните, ночью мы захватили немцев, подкосив их трехтонку?» — «А правда, может, это и были эти самые..» — «Отойдем-ка в сторонку». — «Ты что?» — «Я вспомнил», — шепчет мне Сема. «Про что?» — «Посмотри. — Он часы достает из кармана. Коротич ты помнишь? А это имя знакомо?..» Я раскрываю часы и читаю: «Буланов». Зимний вечер на исходные вышел, северный ветер поднимается, хлесткий. Мы у танка собираемся, пишем путь дальнейший на квадратах трехверстки. (На рассвете выйти на местность, выбрать дорогу по камням и корягам, тихо выдвинуться на север — там лес есть, прикрыться неглубоким оврагом…) А ветер забирает всё круче и снег перегоняет с места на место, потом устает и, снежинки измучив, садится, за звездами наблюдая с нашеста.