Страница 59 из 117
ПОЭМЫ
141. ПОЭМА ВСТРЕЧ
1 Под Берлином, километрах в пяти у какого-то «Берга», в стороне от дороги, когда уже солнце над землею померкло, мы застыли в тревоге. Вот и пламя распалось над «тигром». Обернулся механик: «Машина дымится!» Сразу черное что-то перехватило дыханье и ударило в лица. Командир приказал: «Потушить! Я огнем вас прикрою!» Мы баллон раскололи — и в огонь, и в огонь мы бросаемся трое, цепенея от боли. А потом мы с трудом из горячего люка вынесли командира и стали дышать и дышать… А над полем — ни звука, и луна не всходила. Бой ушел далеко. Мы у мертвого танка расселись. «Загоню я патрон-то, тут, во вражьем тылу, не большое веселье задержаться с ремонтом». 2 Командир наш поднялся уже, отдышался к рассвету, он сидит и ругает «тигра» этого, дождик этот, Германию эту, и войну поминает. А радист не выходит из танка, он связался с бригадой, мы мотор запросили. А пока… «Это что за поместье?» — «Обследовать надо, так сидеть мы не в силе». — «Разрешите?» — «Идите». — «Узнаем мы, что за поместье…» Жалко, что командир приказал мне остаться на месте. 3 Дождь осекся внезапно. «Идут», — доложил я с обидой. Командир не ответил. Он туда же глядит. «Кто третий, не нашего вида?» Я сказал: «Кто же третий? Видно, где-нибудь тоже, как наша, застряла машина». — «Да, бывает со всеми». — «Или просто отставший нечаянно наш пехотинец». — «Штатский». — «Немец?..» — «Разрешите?» — «Докладывай». — «Мы осмотрели снаружи», — начал было механик, штатский вдруг подшагнул торопливо и тут же нас приветствует «хайлем». И бумагу сует командиру, и бормочет, бормочет… «Замолчи, да постой ты!..» — «Немцы там, много их. Только смирные очень. Приблизительно — с роту. Этот вот подбежал, дал бумагу, свое тараторит, вот бумага — прочтите. Может, правда — цивильный какой, водовоз или дворник, звездочет иль учитель?» Командир согласился: «Давайте, что же там, разберусь я». Вижу я — на странице, наверху, над строкой, нарисованы куры и гуси, сбоку — колос пшеницы. Немец бледный, стоит в ожиданье, не стоится на месте, руки за спину спрятал… «Это грамота за успехи в хозяйстве поместья, куровод он, ребята». 4 Это было давно. Мы ползли по дорогам елецким. Мы Орел обогнули. Вечереет. Вот пруд нас встречает волнующим блеском. Вдруг забулькали пули. «Кто стреляет?» Стреляют откуда-то из автоматов. «Подожди, не спеши ты. Не сгибайся! Идем. Вроде мы на работу куда-то. Документы зашиты. Вот дома». — «Ну, скорей!» К дому первому мы подползаем, не стучась — прямо в сенцы. «Это кто там?» — «Да мы это, мы, не пугайся, хозяин, мы свои, окруженцы…» — «Что такое, старик, кто стрелял?» Он ответил молчаньем. Мы на окна взглянули: на стекле два отверстия, окруженных лучами,— две немецкие пули. За окном пруд лежит. Над водой желтоватой бьются гуси и утки: немцы с берега их подстреливают из автоматов и кричат в промежутки. За окном — птицы падают в воду, трепещут крылами над водою проточной. Немцы бьют и хохочут, трепещут и падают сами, но стреляют, хохочут… Вечером. Хлеб хозяин нарезал, ужин мы поджидали. Нам обмолвиться нечем. «На сельхозвыставке в прошлом году был медалью хлеб вот этот отмечен. Погодите». Старик наклонился, открыл половицу, отодвинул корягу, как ребенка, он поднял букет черноусой пшеницы, развернул нам бумагу. А в бумаге — за что награжден он законно, что поднялся из планов смелый мастер орловской земли — полевод из района Тимофей Емельянов. И сказал он, медаль о рукав вытирая: «В поле выйти бы с нею!» — «Выйдешь в поле», — сказал я. — «Куда там, ведь ты удираешь…» Я поднялся, краснея. «Ты бы, дед, помолчал. Ты бы сам…» — «Помолчи, больно прыток, больно молод. Ты к работе не знаешь еще как путем подойти-то, серп держал или молот?» — «Ты напрасно на нас. Мы вернемся, отец, дай собраться. Мы осилим!» — «Это так, но ведь немец не ждет, он спешит издеваться, видишь — поле убили, землю всю истоптали. Я старый, куда я, поди — совладай-ка!» Он ложку отбросил. Так и сидим мы, страдая. «Ешьте», — просит хозяйка. «Тятя, не рви себе душу, солдата не мучай, он наш ведь, советский…» — услышали мы волнующий, чистый, певучий голос за занавеской. Тимофей Емельянов привстал, приподнял половицу, пшеницу запрятал, бумагу с медалью обратно закутал в тряпицу. Мы молчим виновато…