Страница 38 из 117
80. СООБЩЕНИЕ ДРУЗЬЯМ
Как только Ту-104 пробил облака, крутились колеса еще от земного разбега и прятались в люки, мне сердце сдавило слегка от той красоты, что явила долина из снега. Была на земле еще осень, остыла земля, лужи рябили, и солнце туманом размыло. Убор потемневшего бора на землю валя, мел ветер. И таяло то, что зима уронила. Да, вот она, здесь она — наша зима! Пронизана солнцем, сверкает сейчас без предела, висит над землею. Готовится. Знает сама, когда ей наступит пора, и возьмется за дело. Товарищи москвичи, скоро будут с утра морозы звенеть, будут заснежены ели. На Волге — готовьтесь, Быковы мои Хутора, озими ваши прикроют большие метели. Товарищи, сообщаю на ближней волне, друзья за Уралом, я вам сообщаю из неба: зима заготовками снега довольна вполне — она поработала вдоволь для нашего хлеба. Будут сугробы под лыжи и лед под коньки. Снежинки тебе на ресницы, Москва дорогая. Да вот они, рядом, бодрящие эти деньки. Столкнул бы руками завалы, зиме помогая. Будут все радости наших трудов и побед, и день новогодья наступит в разбуженном мире. И кажется близким тепло чужедальных планет, когда над землей пролетаешь на Ту-104. А ветер то волоком облако вел у земли, то войлоком белым всё застилал неустанно, то хлопьями хлопка… Ташкент появился. Вдали уже узнавались вершины Таджикистана. 195781. ВОСПОМИНАНИЕ О 1941 ГОДЕ
Горело всё — людские трупы, лес и поле, — всё прогоркло. В дыму тоскливо хлеб горящий пах. Трещали сосны, скрючивались. От машины военторга летели хлопья тлеющих рубах. Дивизия на островке, в огне капкана вражьего, фугаски движутся, как по стеклу, наискосок, бесконечною взрывной волной всё выкорчевывая заживо, крутя, как веник обмочаленный, лесок. Сдавила боль — жарой стянуло голенище яловое, очнулся я, рванулся, как во сне. Косыми ртами клочья воздуха вылавливая, еще бегут, туда — к расколотой сосне. Бегу, склоняюсь к сердцу, припадая на ногу остывающую. Околыш красный промелькнул, крича: «За мной!» И я — за ним. Заковылял. «За мной, товарищи!» — «Хальт!» — сквозь разрывы ощущаю всей спиной. Всех насчиталось девять, и пошли, держа оружие, в фуражке красной впереди — вожак. Он знает путь, он кадровый, где север знает, где восток. Гремит оружие. Я голенище распорол и смог шагнуть. Идем, идем. А немцы здесь перекликаются, как вороны. Потом затихло. Рвется гул издалека… «Стой! Мародер!» Ведущий выхватил наган, рванулся в сторону. А мы — за ним. И увидали паренька. Тот стороной идет один, не замедляет шаг, хоть связывай, сгорели полы, ствол винтовки жарко ржав. Две длинных палки под рукой несет и сверток бязевый. «Брось!» Командир наш выбил палки, подбежав. Упал, разматываясь, сверток сразу, пни обшаривая, и мы заметили на нем, разинув рты, — на школьной карте улеглись два полушария, раскинув ребра широты и долготы. В одном — Союз наш, словно флаг горит у полюса, в другом — Индийский с Тихим впереплеск переплелись. «Ты что? — хрипит ведущий наш, в глазах угроза строгая, — Зачем ты взял?!» — «Простите, там валялась между пней». У шапки ухо поднялось, склонился к карте, палки трогая. «Сейчас же брось!» — «Я буду выходить к своим по ней…» Да, почему я вспомнил, почему весь день я думаю о том бойце? Меня весь день к нему влекло. Пятнадцать лет дорогой сложною и трудною — немного меньше, чем полжизни, — утекло. И нес он карту. А у нас тогда была еще трехверстка. Мы путь к Ельцу держали, зная — наши там. От перестрелок нас совсем осталась горстка, шли вчетвером, а он — за мною по пятам. Толкал мне в спину палками от карты наш упрямец, мне чудились два полушария земли, в одном — вверху — наш флаг летит, горит багрянец. Китай и Бирма виделись вдали. В другом — Индийский с Тихим, островов гряда коралловая. Египет чудился… Так шел боец за мной. И в памяти моей так и живет он: даль оглядывая, несет из окруженья шар земной. <1957>