Страница 12 из 17
Было без десяти девять – скоро откроют, и корнеплодостыть не успеет. Пацанкизагружали прилавок плошками с винегретом, салатом под соусом майонез, заливною рыбою, стаканами с мутно-розовым, еще горячим киселем, томатным соком и кефиром. И это изобилие дрянных, но еще не осклизившихся, не обмякших продуктов и яркого питья – в сочетании со скромным удовлетворением: название пряников – «жамочные» – не помнят и в пекарнях – растормошило вот уже десять лет как обмирающий по утрам аппетит Геннадия Васильевича (дома перед уходом на службу принимались только сверхчерный кофе собственного помола и сигарета «БТ»).
Анциферов был превосходно одет: в непромокаемую японскую куртку серебристого цвета с простежками; воротнички его сорочки были с удлиненными кончиками и петельками; видя это, пацанки, еще не исполненные унылой неприязни, свойственной их занятию, насыпали ему немеряную порцию картошки-гарнира с топленым маслом в суповую тарелку и дали газету на кулек для пряников. Дошло до того, что при расчете на него поглядели вприщур и посоветовали дождаться кулинарных вафель– если вы так сладкое любите; а поскольку все трое знали – и признавали! – побочный, но давно уже ставший основным перевод слова вафляна язык современной жизни, – то обмерли и лукаво ужаснулись.
– Я бы с удовольствием, но мне бежать надо. Вот к вечеру я бы заглянул.
– У нас их до обеда разбирают, самим по полкилане остается, – убили намек монтировкой по темечку.
– Ладно, тогда другим разом, – Геннадий Васильевич, осклабенно копошась, покинул столовую.
В нескольких саженях от нее он едва разминулся с кулинарными вафлями, два лотка которых нес на вытянутых руках кондитерский мужик.После гостеприимной столовой Анциферов неспешно побывал еще и в гастрономическом магазине, где на полках стояли привезенный из Индии манговый сок, болгарские и мадьярские пикули, крупные марокканские сардинки в овальных баночках с приставным ключом и алжирские вина – по слухам, перевозимые в грузовых емкостях нефтеналивных танкеров, дабы порожнее судно не перевернулось в бурную погоду.
Комната о двух койках, куда Анциферова подселили, отличалась какою-то насильственною чистотою: заметно было, что драили ее с надсадой, вымещая некое неудовольствие – возможно, самим приказом о тщательной уборке.
В шкафу – его Геннадий Васильевич отпахнул так, что брякнули друг о дружку висящие там разнотипные вешалки, – обнаружилась едва надеванная сорочка, клейменная фирменным знаком мануфактур «Джордаш». Растянута она была на собственных складных плечиках, помеченных тою же эмблемою. На двойной междукоечной тумбе лежал несессер для хранения бритвы «Ремингтон».
Раздельно – эти вещи могли принадлежать кому угодно, хотя бы даже и самому Анциферову. Но совокупность их создавала образ скорее роскошествующего естествоиспытателя- технаря из академгородка со спецснабжением; Геннадий Васильевич знавал таких, причем один был даже расчетчиком траекторий; владельцем вещей мог бы оказаться и молодой поверенный в делах, приехавший сюдынавестить возлюбленную монтажницу: художественная лента Герасимова, в свое время виденная Геннадием Васильевичем.
Никак из-за бугра?! Не из кап-, но явно из пристойной страны типа Югославии или Польши. По обмену? Невероятностно. А туды –кого? Да и номер на двоих, и не в «Интуристе». Но здесь и нет никакого «Интуриста».
Особо умилило Геннадия Васильевича, что бритва и сорочка оставлены были без присмотра, со свойственною наивному Западу доверчивостью и уважением к человеку: ведь вынесутже при первом удобном и неудобном случае!
…Анциферов пообедал в указанном прохожими ресторане «Центральный», где оставил полтора рубля.
Было около шести. На улицах неистовствовали козлотуры, и потому Геннадий Васильевич шагал грозно и брезгливо, взметнув лицо и надув туловище: если кто толкнет, так чтоб отлетел!..
– Двери не запирайте, – сказала ему дежурная.
– Что?! – и выгнув шею, он коснулся мизинцем уха – не глядя, лишь приостановясь, как перед гнусным, полужидким препятствием. – С-с-с-лушаю вас.
– Двери не запирайте, а то сосед ваш… поздно приходит.
Контролируют. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Уж если его пригласили, то по ста анкетам в ста инстанциях пробделинасквозь. Но опять-таки лучше пере…
Анциферов заперся на два полных оборота.
Сняв куртку, он повесил ее невдалеке от сорочки «Джордаш»; затем раскрыл свой дипломатишко из свиной кожи, кстати, польский. Подложил было нелепую свою электробритву «Эра» – беспатентно передранную с «Брауна»! – к натуральному «Ремингтону» – и даже растерялся от вида бездны иронического отчаяния, куда стал обрушиваться. Убрал «Эру» в шкаф на полку, но подготовленное им руководство в прозрачном лазоревом скоросшивателе с бесцветными перемычками уложил с небрежною асимметриею на возвышающийся по правую руку от дверей столик, где в полоскательной чашке находились конторский графин и, отдельно, принадлежная ему пробка с яйцевидным увенчанием.
Ленин и советская литература. Да, притянуто, упрощено, ситуация была значительно амбивалентней. Все же приведено несколько цитат из Тынянова двадцатых годов; само собою, Эйхейбаум, Шкловский; ссылки на Бабеля и Зощенко.
Видите ли, пан Анджей, при всей кажущейся закостенелости системы, ситуация не представляется мне столь неразрешимой; несмотря на то что я, пан Станислав, сообразуясь с реальностью, стараюсь разумом воспринимать окружающее; надо было бутылку взять…
Его разбудил стук, подобного которому он никогда еще не слышал, да и не ведал, что такое бывает: жесткий, отшибающий мозги, беспаузный, не дающий вставить «кто там?», «одну секундочку», «иду» или нечто подобное из этого ряда – словно не двери требовали отворить, но умереть, наотмашь влупясь головою в филенку.
Геннадия Васильевича катапультировалоиз нерасстеленной койки; ключ, свернутый из живого червя, бежал пальцев. А надо было поскорее, любою ценою, отомкнуть, отпереть, исправить допущенную ошибку, лишь бы только прекратилось это немыслимое положение.
Но вот ключ затвердел, поддался – и Анциферов отпрыгнул, чтобы дверь – та открывалась вовнутрь – не расплющила его меж собою и стеною. Дверь, однако ж, открылась хоть и бодро, но в меру. Геннадий Васильевич огня на ночь не гасил, так что вошедший был виден сразу: изящный смуглыш в мерцающей серовато-сиреневой паре.
– Извините, сасэд, – произнес вошедший, – я той дуре утром говорил: дай второй ключ! Нет, бляд, потеряли…
ГДР. Грузинская демократическая республика. Стандартная ориентальная фарцня.По случаю хорошей погоды без аэродромаи цековскогоплаща.
Но как он грохотал, скот! – никого и ничего не боятся, все куплено на корню.
Пригнал в немытую Россию эшелон фруктов: какие-нибудь пэрзикии абрикозы. Странно только, почему он не снял себе отдельный люкс с фонтаном; видно, какой-то незначительный батрачок, коммивояжер.
Пришедший раздевался. За поясом его брюк Геннадий Васильевич увидел рукоятку пистолета, носимого без кобуры и почему-то завернутого в полиэтиленовый мешочек.
– Сосед, – сказала фарцня, снимая припотевшую к мускулам трикотажку, – не бойтесь ни меня, ни моего оружия. Я сотрудник уголовного розыска.
Он освободился от одежи, приподнял подушку, отправил туда пистолет в полиэтилене, наконец, снял брюки – на нем были ярко-синие в белых вавилонах плавки – и толчком взбросил себя на кровать поверх застила.
– Веришь, – сотрудник воздвигся мостом, извлекая из-под себя одеяло, – двое суток в уборной не был. А теперь не хочется.
– Почему же вы не были? – пролепетал Геннадий Васильевич.
– Я не могу себе позволить в такой грязи ходить. За пределами города находился, сюда не попал. Здесь они теперь моют, проститутки. Я им сказал: это вы для бродяг в таком состоянии будете туалет держать, когда я уеду.