Видеоунтерменш

И вот сейчас, осознав, что теперь в доме у него находится величайшая ценность, а сам он при этом остается без защиты, Звяга так перепугался, что сразу, быстро затушив лучину и пройдя по скрипучему настилу, подсел к окошку, пристально вглядываясь в ночную степь.

Эх! Скорей бы теперь утро! Скорей бы теперь приехали княжеские воины и увезли эту опасную рамку из его дома!

Медленно идет время, когда хочешь, чтобы оно бежало быстро. Страшна знакомая степь и полоса орешника, что чернелась вдали. Звягина изба находится на отшибе. Собаки у него нет, до соседей не близко. Так что любой желающий, обогнув селение оврагом, может незаметно к звягиному дому подойти и стремительно появиться вон из той травы как из-под земли. Прошлым летом во время набега чужеродных южных племен неприметность звягиного дома спасла хозяина. Не позарился жадный глаз печенега на одинокую покосившуюся избу. С диким воем поганые проскакали мимо и грабили только те дома, что сбились в кучу. А теперь его пришибленный дом словно в клад превратился с появлением скуфети. «Эх, руки мои, руки, – вздохнул Звяга. – Погубите вы меня когда-нибудь».

Но пока тишина. Мерный стук цикады в летней горячей полыни. Крик полевой совы. Кое-где волчий вой. Кое-где кабаний храп. Звяга вздрогнул… Нет, пустяки. Это крыса голодная в углу копошится. По стене насекомые шуршат. А в траве за окном сверкают звериные глаза. Но это все не страшно. Человек страшен. Внезапно сбоку, со стороны скопившихся деревенских домов, как бы подтверждая звягины опасения, показалась одинокая сгорбленная фигура. У мастера чуть было сердце не выпрыгнуло из груди, но потом отлегло… Фигура-то одна. Пройдя по тропинке, человек остановился. Постоял. Потом повернулся в сторону людского поселения, поклонился и побрел дальше. Тропинка, по которой он шел, вела сначала в высокие травы, что разрослись перед самым звягиным домом, а потом спускала идущего в овраг, огибающий село и затем уводящий прочь от села. «Вот и еще один не стерпел, – посочувствовал Звяга. – Вот и еще одного одолела несносная жизнь и нескончаемые побои за неуплату долгов. Бросил все, видать, и подался к степным и лесным укрытиям. А напрасно. Поступь его неуверенна, очень похожа на болезненную. Такую поступь в первую очередь учует и дикий зверь, и злой человек». Но не успел Звяга как следует погадать о судьбе путника, а заодно подумать о смысле собственного жития, как в овраге началась какая-то шумная возня, потом послышался звериный рык, а потом сдавленные человеческие крики. Вот оно что! Не разбойники в этот раз в овраге собрались, а волки! «Хорошо, что не пошел я в эту ночь проверять силки на перепелов!» Звяга, застыв, продолжал смотреть на траву, что навсегда скрыла бедолагу… Однако по поводу того, что происходило дальше, даже и слова вымолвить не посмел.

Дикий, неестественный, леденящий душу вой сначала покрыл всю степь, а затем плавно перешел в музыкальные звуки. Послышались многочисленные хлопки, словно одновременно взлетела тысяча ворон. Из той самой страшной травы, что разрослась в человеческий рост напротив окошка, вышел седоусый приземистый мужичок в неведомом сверкающем одеянии. Мужичок остановился, улыбнулся, поклонился, и тут же перед ним появился огромный вращающийся блин. В одной руке седоусый держал черную грушу, которую все время пытался укусить, но все ж таки не кусал, а другой рукой производил странные движения, похожие на заклинания, после чего звезды на небе становились разноцветными и укрупнялись в размерах, а луна вдруг размножилась и превратилась в десяток лун. От каждой новой луны исходил широкий сноп света, освещая седоусого, а сам он расхаживал взад-вперед, словно расхваливал свой блин, и все пытался укусить черную грушу. Не успел Звяга как следует рассмотреть этого шамана, как седоусый куда-то исчез, а вместо него, но опять же с черной грушей в руке, появился толстогубый жид, окруженный маленькими детьми. Затем лицо у жида вытянулось, изменилось, превратилось в другое лицо – лицо своего же соплеменника, а по левую и правую руку примостились огромный заяц и огромная свинья. К ужасу Звяги и свинья, и заяц о чем-то спорили и вели себя по-человечески. Затем к этой компании добавились говорящая собака и говорящий кот. Из-за музыки, шума и начинающейся круговерти Звяга не смог разобрать ни слова из того, что они говорили, да и не до того было. Понимая, что начинается светопреставление, Звяга приготовился к самому худшему и как-то обмяк. Жид с говорящими животными вскоре тоже исчез. Вместо него появились бесстыжие голые бабы, опять же кусающие черные груши. Стоило Звяге только моргнуть, как вся картина за окном тут же менялась: то трупы окровавленные лежали возле самого окошка, то мужики танцевали, переодетые в баб. И музыка, музыка, музыка!

– Матушка моя родная, да за что ж мне такое! – простонал Звяга и уронил голову на стол, который служил одновременно и верстаком бедному мастеру…

– Отворяй!

Судя по бешеному крику, это был уже не первый удар в дверь. Звяга поднял голову. Всей нечисти, что хороводила за окошком, как и не было. На дворе по-прежнему стояла ночь. А возле избы топтались и храпели кони.

– Отворяй! Мы знаем, что ты дома! Все равно двери вышибем, собака! Отворяй!

«То ли спал я, то ли в обмороке пребывал, – пытался разобраться Звяга, перебирая в памяти видения. Но тут же испугался другого. – А пока беспамятствовал, пришли разбойники и сейчас заберут скуфеть. Пронюхали, злыдни».

Еще раз посмотрев на рамочку, что красовалась в углу, Звяга поплелся к двери, как, наверное, пошел бы до плахи, и уже подумывал о том, какой дорогой будет уходить в лес после того, как разбойники заберут скуфеть. Не докажешь княжескому тиуну, что скуфеть силой забрали. А коли и докажешь, то все равно – или гнусу у болота скормят, или до смерти изобьют. «Ладно, потом придумаю, как уйти. Сейчас бы только живым остаться…»

– Отворяй, сволочь!

Не успел Звяга приподнять крюк, как дверь уже вылетела из проема, и ушибленный падающей дверью Звяга полетел на пол, еще раз больно ударившись головой. Тут же вокруг зажглись факелы. В избе стало светло как в полдень. Протерев глаза, первое, что увидел Звяга, – так это красный сапог возле шеи и пожелтевшую знакомую рамку, что висела на поясе у стоящего над ним. Да. Так и есть. Над Звягой стоял княжеский тиун Тороп. А на поясе, на золотой цепочке висела его собственная торопова скуфеть, которую Звяга вырезал для княжеского любимца позапрошлым летом. Оглядевшись, мастер теперь понял, что вся его изба-плотницкая заполнена дружинниками. В свете факелов бликовали красные озверелые рожи.

На поясе у одного из дружинников также висела маленькая ольховая рамочка, незнакомая Звяге, и, судя по орнаменту, новгородской, муромской или еще какой-нибудь работы умельца с северных краев. Самого воина он также не узнал. По всему было видно, что это новый княжеский сотник.

Звяга приподнялся. Стоя на четвереньках, кое-как сотворил поклон, затем встал.

– Заспался я, Тороп. Не ждал, что явишься ночью. Ты вроде как утром обещал…

– Где скуфеть?!

– Да вон, в углу красуется, – еще раз поклонился Звяга.

Гомон в мгновение прекратился, и все люди, что находились в избе, как по команде повернулись к рамке. Мастеру показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Тороп опять заговорил. А говорил он, не отрывая глаз от новой княжеской скуфети.

– Два дня как воеводу галицкого убили. Вот такие дела. И убили из-за скуфети. Охраны не побоялись, тати. Напали на лесной дороге, всех перерезали, а воеводину скуфеть с собой увезли. Вот и поспешил я, чтобы и здесь беды не случилось. Работа окончена?

– Окончена.

– И мне тоже так видится, что окончена. Хорошая работа. Ничего не попишешь. Хорошая…

Звяга удивился. Чтобы вытянуть такую похвалу из Торопа, надо было действительно чудо сотворить.

– А не мастерил ли ты иных скуфетей тайно? – С этими словами Тороп резко повернулся к Звяге и уставился на него, не мигая, как змея. – Я вас, чумазых, насквозь вижу. Не прячешь ли? Говори!