Стихи

III

РОМАНСЫ ЧЕРЕМУШКИНСКОГО РАЙОНА

1О доблести, о подвигах, о славеКПСС на горестной земле,о Лигачеве иль об Окуджаве,о тополе, лепечущем во мгле.O тополе в окне моем, о теле,тепле твоем, о тополе в окне,о том, что мы едва не с колыбели,и в гроб сходя, и непонятно мне.О чем еще? О бурных днях Афгана,о Шиллере, о Фильке, о любви,о тополе, о шутках Петросяна,о люберах, о Спасе на крови.O тополе, о тополе, о боли,о валидоле, о юдоли слез,о перебоях с сахаром, о солиземной, о полной гибели всерьез.О чем еще? О Левке Рубинштейне,о Нэнси Рейган, о чужих морях,о юности, о выпитом портвейне,да, о портвейне! О пивных ларьках,исчезнувших, как исчезает память,как все, клубясь, идет в небытие.O тополе. О БАМе. О ПрограммеКПСС. О тополе в окне.О тополе, о тополе, о синемвечернем тополе в оставленном окне,в забытой комнате, в распахнутых гардинах,о времени. И непонятно мне.2Ух, какая зима! Как на Гитлера с Наполеономнавалилась она на невинного, в общем, меня.Индевеют усы. Не спасают кашне и кальсоны.Только ты, только ты! Поцелуй твой так полон огня!Поцелуй-обними! Только долгим и тщательным треньеммы добудем тепло. Еще раз поцелуй горячей!Все теплей и теплее. Колготки, носки и колени.Жар гриппозный и слезы. Мимозы на кухне твоей.Чаю мне испитого! Не надо заваривать – лишь быкипяток да варенье. И лишь бы сидеть за твоейчистой-чистой клеенкой. И слышать, как где-то в Парижеговорит комментатор о нуждах французских детей…Ух, какая зима! Просто Гитлер какой-то! В такуюночку темную ехать и ехать в Коньково к тебе.На морозном стекле я твой вензель чертить не рискую —пассажиры меня не поймут, дорогая Е. Б.

IV

БАЛЛАДА О СОЛНЕЧНОМ ЛИВНЕ

В годы застоя, в годы застояя целовался с Ахвердовой Зоей.Мы целовались под одеялом.Зоя ботанику преподавалатам, за Можайском, в совхозе «Обильном».Я приезжал на автобусе пыльномили в попутке случайной. Садилосьсолнце за ельник. Окошко светилось.Комната в здании школы с отдельнымвходом, и трубы совхозной котельнойв синем окне. И на стенке чеканкас витязем в шкуре тигровой. СмуглянкойЗоя была, и когда целовала,что-то всегда про себя бормотала.Сын ее в синей матроске на фотомне улыбался в обнимку с уродомплюшевым. Звали сыночка Борисом.Муж ее, Русик, был в армию призванмаршалом Гречко… Мое ты сердечко!Как ты стояла на низком крылечке,в дали вечерние жадно гляделав сторону клуба. Лишь на две неделия задержался. Ах, Зоинька, Зоя,где они, Господи, годы застоя?Где ты? Ночною порою собакилай затевали. Ругались со смакоммеханизаторы вечером теплым,глядя в твои освещенные стекла.Мы целовались. И ты засыпалав норке под ватным своим одеялом.Мы целовались. Об этом проведав,бил меня, Господи, Русик Ахвердов!Бил в умывалке и бил в коридорес чистой слезою в пылающем взоре,бил меня в тихой весенней общаге.В окнах открытых небесная влагашумно в листву упадала и пела!Солнце и ливень, и все пролетело!Мы оглянуться еще не успели.Влага небесная пела и пела!Солнце, и ливень, и мокрые кроны,клены да липы в окне растворенном!Юность, ах, боже мой, что же ты, Зоя?Годы застоя, ах, годы застоя,влага небесная, дембельский май.Русик, прости меня, Русик, прощай.

РОМАНСЫ ЧЕРЕМУШКИНСКОГО РАЙОНА

3Под пение сестер Лисицианна волнах «Маяка» мы закрываемдверь в комнату твою и приступаемпод пение сестер Лисициан.Соседи за стеною, а диванскрипит как черт, скрипит как угорелый.Мы тыкались друг в дружку неумелопод пение сестер Лисициан.9-й «А». И я от счастья пьян,хоть ничего у нас не получилось,а ты боялась так и торопиласьпод пение сестер Лисициан.Когда я ухожу, сосед-болванвыходит в коридор и наблюдает.Рука никак в рукав не попадаетпод пение сестер Лисициан.4Лифт проехал за стенкою где-то.В синих сумерках белая кожа.Размножаться – плохая примета.Я в тебя никогда… Ну так что же?Ничего же практически нету —ни любови, ни смысла, ни страха.Только отсвет на синем паркетебукв неоновых универмага.Вот и стали мы на год взрослее.Мне за тридцать. Тебе и подавно.В синих сумерках кожа белеет.Не зажечь нам торшер неисправный.В синих сумерках – белая кожав тех местах, что от солнышка скрыты,и едва различим и тревоженшрам от детского аппендицита.И конечно же главное – сердцемне стареть… Но печальные груди,но усталая шея… Ни веры,ни любови, наверно, не будет.Только крестик нательный, все времязадевавший твой рот приоткрытый,мне под мышку забился… Нигде мыбольше вместе не будем. Размытынаши лица – в упор я не вижу.Ты замерзла, наверно, укройся.Едет лифт. Он все ближе и ближе.Нет, никто не придет, ты не бойся.Дай зажгу я настольную лампу.Видишь, вышли из сумрака-мракастул с одеждой твоею, эстампына стене и портрет Пастернака.И окно стало черным, почти чтои зеркальным, и в нем отразиласьобстановка чужая. Смотри же,кожа белая озолотилась.Третий раз мы с тобою. Едва либудет пятый. Случайные связи.Только СПИДа нам и не хватало.Я шучу. Ты сегодня прекрасна.Ты всегда хороша несравненно.Ну и ладно, дружочек. Пора нам.Через час возвращается Гена.Он теперь возвращается рано.Ничего же практически нету.Только нежность на цыпочках ходит.Ни ответа себе, ни привета,ничего-то она не находит.