Стихи

Конец

сортиры

1991

Е. И. Борисовой

Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: «Где, братец, здесь нужник?»

А. С. Пушкин1Не все ль равно? Ведь клялся Пастернакнасчет трюизмов – мол, струя сохранна.Поэзия, струись! Прохладный бакфаянсовый уж полон. Графоманарасстройство не кончается никак.И муза, диспепсией обуяна,забыв, что мир спасает красота,зовет меня в отхожие места —2в сортиры, нужники, ватерклозеты,etc. И то сказать, давновсе остальные области воспетына все лады возможные. Вольноосводовцам отечественной Летыпеть храмы, и заимки, и гумно,и бортничество – всю эту халявупора оставить мальчикам в забаву.3Равно как хлорофилл, сегмент, дисплей,блюз, стереопоэмы – все, что ловкок советскому дичку привил АндрейАндреич. Впрочем, так же, как фарцовкуогарками ахматовских свечей,обрывками цветаевской веревки,набоковской пыльцою. Нам порасходить на двор. Начнем же со двора.4О, дай Бог памяти, о, дай мне, Каллиопа,блаженной точности, чтоб описать сей двор!Волною разноцветного сиропатам тянется июль, там на заборотброшена лучами фильмоскопатень бабочки мохнатой, там топорсидит, как вор, в сирени, а пилалетит из-за сарая, как стрела.5Там было все – от белого наливадо мелких и пятнистых абрикос,там пряталась малиновая слива,там чахнул кустик дедушкиных роз,и вишня у Билибиных на дивобыла крупна. Коротконогий песв тени беседки изнывал от скуки,выкусывая блох. Тоску разлуки6пел Бейбутов Рашид по «Маяку»в окне Хвалько. Короче, дивным садомэдемским этот двор в моем мозгузапечатлен навеки, вертоградомГосподним. Хоть представить я могу,что был для взрослых он нормальным адомсоветским. Но опять звенит оса,шипит карбид, сияют небеса7между антенн хрущевских, дядя Слава,студент КБГУ, садится вновьв костюме новом на погранзаставуиз пластилина. Выступает кровьпосле подножки на коленке правой.И выступают слезы. И любовьпершит в груди. И я верчусь в кровати,френч дедушкин вообразив некстати.8Но ближе к теме. В глубине дворастоял сортир дощатый. Вот примерноего размеры – два на полторав обоих отделеньях. И наверно,два с половиной высота. Дыраимела форму эллипса. Безмернаглубь темная была. Предвечный страхтаился в ней… Но, кстати, о горшках9я не сказал ни слова! Надо былоконечно же начать с ночных горшкови описать, как попку холодилокасание металла. Не таковтеперь горшок – пластмасса заменилаэмалевую гладкость, и цветовуж не рисуют на боках блестящих.И крышек тоже нету настоящих.10Как сказано уже, дышала тьмав очке предвечным ужасом. В фольклоредошкольном эта мистика дерьмапредставлена богато. Толстый БоряЧумилин, по прозванию Чума,рассказывал нам, сидя на заборе,о детских трупах, найденных на дне,о крысах, обитавших в глубине11сортира, отгрызающих мгновенномужские гениталии… Кошмар…Доселе я, признаюсь откровенно(фрейдист, голубчик, ну-ка не кемарь!),опаску ощущаю неизменно,садясь орлом… В реальности комародин зудел. Что тоже неприятно…Еще из песни помнится невнятно12смерть гимназистки некой… Но забыля рассказать о шифере, о цвете,в который наш сортир покрашен был,о розоватом яблоневом цвете,который вешний ветер заносилв окошки над дверями, о газетереспубликанской «Коммунизгме жол»на гвоздике… а может, жул… нет, жол.13Был суриком, словно вагон товарный,покрашен наш сортир. Когда бы Богмне даровал не стих неблагодарный,а кисть с мольбертом, я бы тоже смог,как тот собор Руанский кафедральныйживописал Моне, сплести венокпейзажный из сортира – утром чистым,еще не жарким, ярким и росистым,14когда пирамидальный тополь клалтень кроны на фасад его, и в жгучийиюльский полдень – как сиял металлгорячих ручек, и Халид могучийна дочку непослушную орал,катавшуюся на двери скрипучей,и крестовик зловещий поджидалблистающую изумрудом мухупод шиферною крышей, и старуху15