Стихи

VII ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕКЦИЯ

В сей крайности пришло мне на мысль, не попробовать ли самому что-нибудь сочинить? Благосклонный читатель знает уже, что воспитан я был на медные деньги и что не имел я случая приобрести сам собою то, что было раз упущено, до 16 лет играя с дворовыми мальчишками, а потом переходя из губернии в губернию, из квартиры на квартиру, провождая время с жидами да смаркитантами, играя на ободранных биллиардах и маршируя в грязи. К тому же быть сочинителем казалось мне так мудрено, так недосягаемо нам, непосвященным, что мысль взяться за перо сначала испугала меня. Смел ли я надеяться попасть когда-нибудь в число писателей, когда уже пламенное желание мое встретиться с одним из них никогда не было исполнено? Но это напоминает мне случай, который намерен я рассказать в докозательство всегдашней страсти моей к отечественной словесности.

А. С. ПушкинЯ не знаю, к кому обращаюсь, —то ли к Богу, а может, к жене…К Миле, к Семе… Прости мне, прощаюсь…К жизни, что ли? Да нет, не вполне.Но пойми, ты же все понимаешь,смерть не тетка, и черт мне не брат.Да, я в это выгрался, но, знаешь,что-то стало мне стыдно играть.Не до жиру. Пора наступает.Не до литературы, пойми.Что-то пропадом все пропадает,на глазах осыпается мир.Ты пойми, мне уже не до жиру.Наступа… наступила пора.Обернулась тяжелая лирабас-гитарой кабацкой. Пора.Ах ты, литературочка, лапушка,Н. Рубцов, Д. Самойлов и я.Так лабайте под водочку, лабухи.Распотешьте купчишек, друзья!..Помнишь, в фильме каком-то эсерыразругались, и злой боевиксбил пенсне трусоватому Штерну,изрыгая презрительный крик:«Ах ты, литературная секция!!»Так дразнил меня друг Кисляковв старших классах, и, руку на сердцеположа, – я и вправду таков.Это стыдно – но ты же свидетель,я не этого вовсе хотел!Я не только ведь рифмы на ветер,я и сам ведь, как дурень, летел!Я ведь не в ЦДЛ собиралсяпорционные блюда жевать,не для гранок и версток старался,я, ты знаешь, я, в общем, спасать —ну не смейся, ну хватит – спасатьсяи спасать я хотел, я готоврасплатиться сполна, расквитатьсяне словами… Но что, кроме слов,я имею? И этой-то мелочьюя кичился, тщеславный дурак…В ресторанчике, ах, в цэдээлочкевот те фирменных блюд прейскурант —и котлеточка одноименная,за 2.20 с грибками рулет,2.15 корейка отменная,тарталеточки с сыром… Поэт!Что, поэт? Закозлило?.. ПожалтеВашу книжечку нам надписать!..Пряча красный блокнотик под партой,для того ль я учился писать?!Ах ты, секция литературная,отпусти ты меня, я не твой!Ах ты, аудиторья культурная,кыш отсюда, не стой над душой!Стыдно… «Здрасьте! Вы кто по профессии?» —«Я? Поэт!» – «Ах, поэт…» – «Да, поэт!Не читали? Я, в общем, известныйи талантливый, кстати…» – «Да нет,не читал» – «А вот Тоддес в последнем«Роднике»…» Но клянусь, не о томя мечтал в моей юности бедной,о другом, о каком-то таком,самом главном, что все оправдаети спасет!.. Ну хоть что-то спасет!Жизнь поставит и смерть обыграет,обмухлюет, с лихвою вернет!Так какая же жалкая малость,и какая бессильная спесьэти буковки в толстых журналах,что зовутся поэзией здесь!Нет, не ересь толстовская это,не хохла длинноносого бзик —я хочу, чтобы в песенке спетойбыл всесилен вот этот язык!Знаю, это кощунство отчастии гордыня. Но как же мне быть,если, к счастью – к несчастию – к счастью,только так я умею любить?Потому что далеко-далеко,лет в тринадцать попал в переплет,фиолетовым пламенем Блоказапылала прыщавая плоть.Первых строчек пьянящая мерность.Филька бедненький был не готов,чтобы стать почитателем вернымвот таких вот, к примеру, стихов:«Этот синий таинственный вечертронул белые струны берез,и над озером… Дальше не помню…та-та-та-та мелодия грез!»И еще, и еще вот такие…Щас… Минутку… «…в тоске роковойпопираю святыни людскиея своей дерзновенной ногой!»Лет с тринадцати эти старанья.Лет в пятнадцать – сонетов венки.И армейские пиздостраданья —тома на два сплошной чепухи.И верлибры, такие верлибры —непонятны, нелепы, важны!Колыханье табачного нимба.Чуткий сон моей первой жены.И холодных потов утиранье,рифмы типа судьбе—КГБ,замирания и отмиранья,смелость—трусость, борьбе—КГБ.Но искал я, мятежный, не бури,я хотел ну хоть что-то спасти…Так вот в секцию литературнуюя попался… Прощай же. Прости.Вот сижу я и жду гонорара,жду, что скажут Эпштейн и Мальгин…Лира, лира моя, бас-гитара,Аполлонишка, сукин ты сын!Ничего я не спас, ничего яне могу – все пропало уже!Это небо над степью сухою,этот запах в пустом гараже!Мент любой для спасенья полезней,и фотограф, и ветеринар!Исчезает, исчезло, исчезнетвсе, что я, задыхаясь, спасал.Это счастие, глупости, счастье,это стеклышко в сорной траве,это папой подарены ласты,это дембель, свобода, портвейн«Три семерки», и нежное ухо,и шершавый собачий язык,от последних страниц Винни-Пухаслезы помнишь? Ты вспомнил? И бликфонаря в этих лужах, и сонныйтеплый лепет жены, и луна!Дребезжал подстаканник вагонный,мчалась, мчалась навеки страна.И хрустальное утро похмельяраспахнуло глаза в небеса,и безделье, такое безделье —как спасать это, как описать?Гарнизонная библиотека,желтый Купер и синий Марк Твен,без обложки «Нана» у Олега…Был еще «Золотистый» портвейн,мы в пивной у Елоховской церквираспивали его, и ещевдруг я вспомнил Сопрыкину Верку,как ее укрывал я плащомот дождя, от холодного ливняи хватал ее теплую грудь…И хэбэшку, ушитую дивно,не забудь, я молю, не забудь!Как котенок чужой забиралсяна кровать и все время мешал,как в купе ее лик озарялсяполустанками, как ревноваля ее не к Копернику, к мужу,как в окошке наш тополь шумел,как однажды, обрызган из лужи,на свидание я не успел.Как слезинка ее золотаяпоплыла, отражая закат.Как слетел, и слетает, слетаетлипов цвет на больничный халат…Все ты знаешь… Так что ж ты?.. Прощай же!Ухожу. Я уже завязал…Не молчи, отвечай мне сейчас же,для чего ты меня соблазнял?Чтоб стоял я, дурак, наблюдая,как воронка под нами кружит,чтоб сжимал кулачонки, пытаясьудержать между пальцами жизнь?..Был у бабушки коврик, ты помнишь —волки мчались за тройкой лихой,а вдали опускался огромныйдиск оранжевый в снег голубой?Так пойми же – теперь его нету!И не надо меня утешать.Волки мчались по санному следу.Я не в силах об этом сказать.Значит, все-таки смерть неизбежна,и бессмысленно голос поет,и напрасна прилежная нежность.Значит, все-таки время идет…На фига ж ты так ласково смотришь?На фига ты балуешь меня?Запрети быть веселым и гордым —я не справлюсь, не справился я!На фига же губой пересохшейя шепчу над бумагой: «Живи!» —задыха… задыхаясь, задохшисьот любви, ты же знаешь, любви?И какому-то гласу внимаю,и какие-то чую лучи…Ты же зна… ты же все понимаешь!Ты же знаешь! Зачем ты молчишь?Все молчишь, улыбаешься тихо.Папа? Дедушка? Кто ты такой?..Может, вправду еще одну книгу?Может, выйдет?.. А там, над рекой,посмотри же, вверху, над Коньково,над балхашскою теплой волной,над булунскою тундрой суровой,надо мной, над женой, над страной,над морями, над сенежским лесом,где идет в самоволку солдат,там, над фабрикой имени Лепсе,охуительный стынет закат!