Шекспир и история

В общем и целом эти воззрения укладываются в рус­ло философии истории ренессансного гуманизма, т. е. ко­леблются между двумя полюсами: с одной стороны, гума­нистической верой в суверенность личности, направляю­щей и контролирующей свою жизнь, с другой стороны, христианской традицией, рассматривавшей человеческую жизнь, и следовательно человеческую историю, лишь как воплощение божественного промысла. Но то, что пред­ставляется нам абсолютно несовместимым, вполне совме­щалось в представлениях Шекспира и его современни­ков. В самом деле, история рисовалась им процессом, протекающим в двух формах: 1) видимой цепью событий, развязанных людьми, и 2) результатом неисповедимого «божественного плана». В первом случае «актеры», под­визающиеся на сцене истории, движимы лишь ближай­шей целью, которая их полностью поглощает и ослепляет. Их принуждают действовать страсть честолюбия, жажда власти, гордыня, местничество — словом, импульсы, за­ключенные в самой природе этих актеров. Во втором случае речь идет не столько о конкретном развертывании событий, сколько об их конечном результате, т. е. о том, к какой конечной цели они устремлены, С этой точки зрения «актеры истории» — не более чем слепые орудия про­видения. В первом случае время событий измеряется днями, месяцами, годами, во втором — веками, эпохами. Естественно, что при такой разномасштабности процессов писать историю можно было лишь при одном условии — резервируя провиденциалистскую интерпретацию событий для введения или для заключения повествования, излагая и объясняя их ход в терминах «чисто человеческих», что для гуманистической историографии сводилось все к тем же «страстям». Это было, по сути, глубоко трагедийное видение истории. Суверенная личность ока­зывалась лишь исполнителем чужой воли, жертвой глубо­кого самообмана: в конечном итоге все заговоры, перево­роты, восстания, кровопролитная борьба — все это только для того, чтобы реализовался «промысел божий». Типич­ным примером подобной реализации провиденциалистской концепции может служить пьеса «Ричард III». В ней эта концепция нашла свое отражение в финале, в сцене, пред­шествующей решающей битве при Босворте. Здесь нет пророчеств, но слова и поступки действующих лиц испол­нены рокового смысла. Вот, к примеру, «самочувствие» Ричарда перед битвой.

Огни синеют. Мертв полночный час.

В поту холодном трепетное тело.

Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.

……………………………………..

Бежать? Но от себя? И от чего?

«Ричард III», V, 3

А вот как изображено пробуждение графа Ричмонда:

Сладчайший сон, нежнейшие из грез,

Когда-либо приснившиеся людям,

Меня минувшей ночью посетили.

Там же

И можно ли после этого сомневаться в исходе предстоя­щей битвы!

Очевидно, провиденциализм в пьесе «Ричард III» — не что иное, как реализация «божественного плана». Дру­гой характер божественный промысел носит в драме «Ри­чард II». Хронологически эта драма открывает почти сто­летний период английской истории, воссозданный в двух тетралогиях. Естественно, что и реализация указанной концепции здесь иная. Но, чтобы понять ее, необходимо небольшое отступление.

В историографической литературе тюдоровский исто­рический миф чаще всего отождествляется с воззрениями Холла, автора хроники, послужившей Шекспиру основ­ным источником при написании пьес первой тетралогии. Холл рассматривается едва ли не как орудие политических целей Генриха VIII. Исторический миф, якобы воплощен­ный в хронике Холла, раскрывается обычно следующим об­разом. Хотя Ричард II проявил неспособность управлять страной, Болингброк (будущий Генрих IV), низложивший его, дважды совершил преступление: сперва — узурпировав трон и затем — допустив убийство Ричарда в нарушение данной клятвы. Господь наказал Генриха IV, сделав его правление «беспокойным», но отодвинул срок возмездия, поскольку Генрих «раскаялся». Однако Генрих, по всеоб­щему убеждению, был узурпатором. Его сын и наследник, Генрих V, благодаря своей «политической мудрости» и «благочестию» также отсрочил день возмездия (ради ис­купления отцовского греха он даже приказал перезахоро­нить прах Ричарда II в Вестминстерском аббатстве). Но ему недоставало мудрости, чтобы понять опасность, исходившую от дома Йорков. В правление Генриха VI проклятие, которое навлекли на себя и страну Ланка­стеры, наконец свершилось в ужасной форме войны Роз.

Есть, однако, основания усомниться, во-первых, в том, что изложенный миф действительно тюдоровский, а во-вторых, в том, что именно его правомерно связывать с Холлом. Нетрудно доказать, что этот миф являлся в дей­ствительности йоркистским мифом: ведь он даже в дета­лях соответствует аргументу, выдвинутому герцогом Йорк­ским в английском парламенте после битвы при Норсемптоне 14.

Хотя Холл, несомненно, знал его и ссылался на него в своей хронике, он никогда не выдавал его за собствен­ный, т. е. им разделявшийся. Так, рассказывая о зло­ключениях Генриха VI, Холл указывает: некоторые отме­чают, что Генрих был «недалеким человеком», «невин­ным», другие утверждают, что он был «трусом», «не способным править», третьи объясняют его несчастья божьей карой, подчеркивая, что королевство, которым его дед завладел несправедливо, не могло долго оставаться в таком состоянии. В лице внука всевышний покарал пре­ступления деда.

Таким образом, нет свидетельств того, что Холл согласен с последним объяснением причин войны Роз. Он не видел в низложении Ричарда ужасного греха, за ко­торый «расплачивалась страна». Наоборот, Холл подчерки­вает, что именно беззакония Ричарда разоряли Англию а потому знать, прелаты и магистраты обратились к Ген­риху Болингброку. Последний же вернулся в Англию только после того, как к нему с просьбой об этом обра­тился архиепископ Кентерберийский, наконец, он был про­возглашен королем «единодушно знатью и общинами». Холл изображает Болингброка не вероломным узурпато­ром, а благородным аристократом, любимцем народа и превосходным королем-патриотом, спасшим страну от зло­ключений, в которые она была ввергнута правлением Ри­чарда П. Достаточно взглянуть на эпитеты, которыми он характеризует правление отдельных королей, и станет яс­ным, что для Холла акт низложения Ричарда II вовсе не навлекает возмездия на последующих правителей. Так, за «беспокойным правлением короля Генриха IV» следу­ют «победоносные деяния короля Генриха V», «смутное время короля Генриха VI», «цветущее правление Эдуар­да IV», «жалостливая жизнь короля Эдуарда V», «траги­ческие действия короля Ричарда III», наконец, «мудрое правление короля Генриха VII». Вместе с тем Ген­рих IV — родоначальник раздора между Ланкастерами и Йорками, а Генрих VII Тюдор — ниспосланный небом «спаситель» страны от междоусобиц. Но, изображая ужа­сы междоусобицы, Холл не пропагандирует тюдоровскую доктрину повиновения и нигде не говорит о священном характере королевской власти и «грехе восстания». Един­ственное, в чем Холл действительно повинен, так это в том, что ход истории Англии с этого момента он изобра­зил полностью в духе провиденциалистской концепции истории 15.

Истинным глашатаем йоркистской точки зрения, ко­торую нередко выдают за тюдоровский миф о событиях XV в., явился не Холл, а Холиншед1в. Именно он осудил Болингброка как «узурпатора» и пространно описал ду­шевные муки его в последние годы правления. Согласно Холиншеду, «беспокойное правление» Генриха IV — спра­ведливое наказание его и его подданных — участников низложения законного короля Ричарда II, чья вина за­ключалась в том, что он был слишком щедр к друзьям и слишком милосерден к врагам. Трудно себе представить, чтобы такое истолкование истории служило политическим целям первых двух Тюдоров, поскольку слишком уж подчеркивался принцип легитимизма. Иначе говоря, осуждая Болингброка как «узурпатора», Холижшед, по существу, утверждал законность йоркистских притязаний на корону. Более того, он называет герцога Йорка истинным, закон­ным претендентом на корону, принадлежавшую Генри­ху VI. Ниспровергнув династию Йорков, Тюдоры вряд ли могли одобрить концепцию, в соответствии с которой Йорки выступали бы законными наследниками англий­ского престола.