Страница 60 из 69
Валентин Караваев стал моим ведомым, первым моим учеником. С Петром Гучеком, Григорием Дольниковым и Иваном Кондратьевым тесно связалась моя дальнейшая боевая биография.
2 августа наша дивизия вылетела в район северо-восточнее Таганрога, влившись в состав 8-й воздушной армии, которой командовал дважды Герой Советского Союза Т. Хрюкин. Назревали события на приазовской речке Миус, откуда началось наступление наших войск на юге за освобождение Приазовья и Донбасса.
На картах обозначались населенные пункты: Филинский, Ново-Александровка, Октябрьский. Возле них мы базировались на специально подготовленных аэродромах, но самих населенных пунктов не было. Их поглотила война. Лишь кое-где заметны руины домов да чудом сохранившиеся отдельные фруктовые деревья напоминали о том, что когда-то здесь жили люди.
На новом участке боевых действий чувствовался простор, другие масштабы ощущались во время полетов, отчего, казалось, легче дышалось. А успешные боевые действия наземных войск пробуждали в душах летчиков порывы к действиям, они рвались в бой, искали врага и завязывали бескомпромиссные бои.
Немецкие летчики уже не могли систематически противодействовать нашей авиации. Они лишь вступали в редкие бои, стремясь использовать отдельные возможности: внезапность нападения или численный перевес, созданный за счет концентрации своих самолетов на отдельных участках, в отдельных боях. Немцы избегали вступать в открытые воздушные бои над линией фронта. Все чаще стали применять коварные методы ударов, нападая на наши самолеты над аэродромом во время взлета или посадки или же на маршруте полета между аэродромом и линией фронта.
Эти тактические хитрости немцы начали применять еще на Кубани. Несколько раз появлялись их истребители над аэродромами, камнем пикируя с большой высоты. Иногда огнем своих пушек и пулеметов им удавалось повредить стоящий в капонире самолет, иногда кто-то из нашего личного состава получал ранение, иногда им удавалось кого-то убить. Но в целом большого успеха они не добивались. За все время таких налетов нам пришлось лишь один раз пережить горечь тяжелой утраты: погиб Владимир Канаев.
А было это так. С аэродрома Поповической взлетела группа нашего полка в составе четырнадцати самолетов. Взлетевшие первыми самолеты еще собирались в боевой порядок, когда на высоте со стороны солнца появились две пары „мессершмитов“. Взлетевшим последними (среди них и я) хорошо было видно, как „мессеры“ камнем устремились вниз на наши истребители. Противодействовать им наши самолеты не могли, так как после взлета шли с набором высоты на малой скорости. Те же, которые оказались атакованными немцами, не могли по этой причине предпринять резкий маневр, чтобы уклониться от атаки.
Немцы открыли огонь с большой дистанции, корректируя его по трассе, не выходя из пикирования, проскочили ниже наших самолетов и бреющим полетом на максимальной скорости ушли в сторону линии фронта.
Первое время казалось, что все обошлось благополучно — все наши самолеты продолжали лететь. Но вот один из них вдруг перевалился на спину, вошел в нисходящую спираль, а затем в крутом пикировании врезался в землю.
…Тяжело было осознавать, как этот талантливый летчик родом из Серпухова, которого мы все называли „московским парнем“, десятки раз выходивший победителем в воздушных боях над линией фронта, здесь стал жертвой коварных действий немецких летчиков.
Подобные внезапные нападения немцы начали предпринимать и на миусском фронте. Избегая вступать в открытые воздушные бои, они внезапно нападали на наши самолеты из-за облачности или со стороны солнца, вблизи аэродрома или на подходе к линии фронта. Командир дивизии Дзусов почти ежедневно предупреждал летчиков:
— Немцы потеряли свое былое господство в воздухе. Они теперь все реже осмеливаются вступать в открытые воздушные бои с нашими самолетами. Но пусть это обстоятельство не притупляет вашей бдительности. Враг коварный, и он все больше будет прибегать к хитрости, чтобы наносить нам ощутимые удары.
Запомнился своими печальными последствиями августовский день на Миусе: как только прибыли мы рано утром на аэродром Октябрьский, начальник штаба полка сообщил мне, что на задание я не пойду, что меня по делам службы вызывают в штаб воздушной армии.
Я как чувствовал, что может что-либо случиться с моим ведомым. Поэтому я обратился к командиру полка Сайфутдинову с просьбой, чтобы в мое отсутствие не посылали на задания летчика Караваева, моего ведомого. Командир полка согласился с моей просьбой. Но то ли забыл передать указание командиру эскадрильи, то ли сам Караваев настоял, но, как бы там ни было, он вылетел на задание как раз перед самым моим возвращением.
С этого задания он не вернулся. После успешно проведенного воздушного боя возле Федоровки он был атакован внезапно выскочившей из-за облачности парой „мессершмиттов“. Как правило, немцы стремились нанести удар на максимальной скорости с первой атаки, после чего уходили с поля боя.
Валентин Караваев — первый мой ведомый. Когда началась война, он был еще учеником — учился в одной из школ Москвы. Потом был курсантом Ейского авиаучилища. Когда их группа прибыла к нам на Кубань, я выбрал его себе ведомым — очень понравился он мне своей скромностью. Казалось, в нем я видел многое, что было присуще мне на первых порах пребывания на фронте. В нем удивительно гармонично сочетались скромность, внимательность и послушность. Был он по натуре жизнерадостным, умел в свободное время задушевными беседами увлекать других. Любил по-настоящему поэзию и не раз удивлял нас тем, что наизусть читал большие отрывки из Пушкина, Лермонтова и Маяковского, всегда кстати пользовался крылатыми выражениями из их произведений для характеристики какой-то ситуации или кого-то из летчиков…
В полетах я его старался оберегать от неизбежных ошибок, присущих новичкам: приучал к внимательности, точности выполнения команд, правильности построения маневра, предостерегал от излишнего азарта в бою. Был к нему очень требователен, не прощал самых незначительных оплошностей.
И вот теперь, потеряв его, не мог сдержать слез. Казалось, что я потерял самого дорогого и родного мне человека. Хотелось немедленно идти в бой, отомстить за его смерть.
Командир дивизии Дзусов, видя такое мое настроение, не скрывая, приказал командиру полка:
— В бой Бабака пока не пускать! Пусть уляжется боль. Бить немцев надо рассудком, а не нахлынувшими чувствами. Не то самому можно погибнуть…
Когда взволнованный и со слезами на глазах я жестко попрекал летчиков за то, что они не уберегли Караваева, ко мне подошел его друг по училищу Григорий Дольников. Выразив свое соболезнование, он сказал:
— А Валентин все думал, что ты к нему слишком уж придирчив. Иногда даже высказывал мысль, что ты, Ильич, им как летчиком недоволен. Правда, другие со стороны ему говорили: „Наоборот, тобой он очень дорожит и беспокоится о твоем благополучии. Запомни: с Бабаком будешь летать — не погибнешь!“ Ты и в самом деле слишком уж строгим был с ним. Эх, знал бы он твою душу…
Мне от этих слов еще больнее стало. Ведь я его не только ценил как летчика, а любил как родного брата. Радовался и его удивительной сообразительности в бою. Только, бывало, задумаю передать команду, а он уже ее выполняет, словно прочитал мои мысли…
Позже, обучая боевому мастерству других учеников, я старался быть более человечным, добрым, не скупился на теплые слова и душевное отношение…
Потом были еще потери. Причина их — все те же коварные действия немецких „охотников“. Тогда Дзусов решил проучить их, расправиться с ними.
— Немецкие „охотники“ — очень опытные летчики, но, будучи не в силах противодействовать нашей авиации, они и дальше будут стремиться наносить нам отдельные удары, используя внезапность. Надо подстроить им ловушку, из которой они бы уже не выбрались.
Для выполнения замысла командира в воздух была поднята группа наших истребителей из двух полков — нашего, сотого, и соседнего, шестнадцатого. Боевой порядок был очень разомкнут с таким расчетом, чтобы каждая пара находилась лишь в видимости соседней. Все пары эшелонировались по высоте, начиная с 800 метров и до 8–9 тысяч метров.