Желтоглазые крокодилы

Одной.

Простое слово — но она вздрогнула. Одинокие женщины внушали ей ужас. Их так много вокруг! Вечно бегают, суетятся, бледные, задерганные. До чего страшно жить, подумала она, пригубив виски. В воздухе висит какая-то тревога. А как иначе? Людей буквально берут за горло, заставляя работать с утра до вечера, превращают в животных, навязывают им ненужные, развращающие потребности. Людям запрещено мечтать, болтаться без цели, терять время. Их используют по полной. Люди больше не живут, а просто изнашиваются. Обугливаются на медленном огне. Она-то благодаря Филиппу и его деньгам пока еще не поизносилась. Не спешила никуда, читала, ходила в театр, в кино, не так часто, как могла бы, но старалась держать форму. Некоторое время назад, под большим секретом, она начала писать. Каждый день по страничке. Никто об этом не знал. Запиралась в кабинете и царапала на бумаге слова в ожидании вдохновения, но оно не приходило, и тогда она пририсовывала словам лапки и крылышки, рисовала вокруг звездочки. Дело не шло. Переписывала от руки басни Лафонтена, перечитывала «Характеры» Жана де Лабрюйера и «Госпожу Бовари», училась подбирать точные, верные выражения. Это стало для нее игрой, иногда приятной, иногда мучительной: определить ощущение и облачить его в нужное слово, как в костюм. Она мучилась над бумагой, запертая в четырех стенах. И хотя большая часть листочков потом оказывалась в мусорной корзинке, это кропотливое занятие как-то оживляло ее существование. Уже не хотелось тратить время на скучные обеды или бесконечный шопинг.

Вот раньше она писала. Создавала сценарии, по которым собиралась снимать фильмы. И забросила все это, когда вышла замуж за Филиппа.

Если захочу, начну писать снова… Если, конечно, осмелюсь. Надо иметь определенную смелость, чтобы запереться в кабинете и часами перебирать слова, пририсовывая им лапки и крылышки, заставляя их бегать и летать.

Филипп… Филипп, повторяла она, вытянув длинную ногу, покрытую золотистым загаром, и постукивая льдинками в стакане, зачем же бросать Филиппа?

Чтобы ввязаться в эту дурацкую гонку? Стать похожей на бедняжку Беранжер, зевающую в постели с мужчиной? И речи быть не может. Вокруг один плач и скрежет зубовный. Свора голодных женщин орет на весь мир: «Где мужчины? Не стало больше мужчин! Не в кого больше влюбляться».

Ирис знала их жалобы наизусть.

Мужчины бывают красивыми, мужественными, неверными… и тогда женщины плачут!

Мужчины бывают пустыми, тщеславными, ничтожными… и тогда женщины плачут!

Мужчины бывают тупыми, липучими, уродливыми… и тогда они сами плачут!

А женщины плачут от страха, что им придется плакать в полном одиночестве.

Но все равно ищут, все равно ждут. В наше время женщины выслеживают мужчин, охотятся на них, как течные самки. Да-да, охотятся не мужчины, а женщины! Это они звонят в службы знакомств и роются в Интернете. Вот тоже новый кошмар! Я не верю в Интернет, я верю в жизнь, в плоть и кровь, в естественное желание. Если желание иссякает, значит, ты не заслужила его.

Раньше она очень любила жизнь. Ирис очень любила жизнь, пока не вышла замуж за Филиппа Дюпена.

И в этой прошлой жизни была страсть, «загадочная сила, подоплека всех явлений». Как она любила эти слова Альфреда де Мюссе! Страсть, от которой кожа воспламеняется и жаждет кожи незнакомца. Близость возникает раньше, чем они узнают друг друга. И уже невозможно обходиться без взгляда другого человека, без его улыбки, его губ, его руки. Ты сбиваешься с курса. Сходишь с ума. Ты готова бежать за ним на край света, разум шепчет: что ты знаешь о нем? Ничего, совершенно ничего, еще вчера его имя было тебе незнакомо. Хитрую ловушку подстроила биология человеку, который мнит себя таким сильным! Тело плевать хотело на мозги! Желание проникает в нейроны, приводит их в движение, и вот ты связана по рукам и ногам, ты уже не свободна. Во всяком случае, в постели.

Последний оплот первобытной жизни…

Не существует сексуального равенства. О равенстве и речь не идет, когда бушуют первобытные страсти. Самка в зверином обличье под самцом в зверином обличье. Что там недавно говорила Жозефина? Она говорила о девизе брака в XII веке, и я прямо вздрогнула. Я слушала ее как обычно вполуха, и вдруг эти слова — точно удар ниже пояса.

Габор, Габор…

Его гигантский рост, его длинные ноги, его хриплый голос, отрывистая английская речь. Iris, please, listen to me… Iris, I love you, and it’s not for fun, it’s for real, for real, Iris[4]. Он так необычно говорил «Ирис». Ей слышалось «Ириш». Он так необычно перекатывал звук «р» во рту, что ей хотелось вот так же перекатываться под ним.

«С ним и под ним» — это и есть девиз брака XII века.

С Габором и под Габором…

Габор удивлялся, когда я стояла на своем, когда я хотела сохранить на руках все козыри свободной женщины, он разражался неистовым хохотом дикого человека: «Ты хочешь исключить из отношений силу? Власть? Капитуляцию? Ведь именно это выбивает искру между нами. Дурочка, посмотри, кто они, эти американские феминистки: одинокие женщины. Одинокие! А для женщины не может быть ничего хуже, Ирис…»

Интересно, как сложилась его судьба. Иногда ей снилось, что он звонит в дверь, заходит, она кидается ему на шею… она бросит все, кашемировые шали, гравюры, рисунки, картины, и уедет за ним, чтобы вместе скитаться по дорогам.

Но сейчас… две маленькие цифры-близняшки омрачают ее мечту. Два красных шустрых крабика, клешнями захлопывающие приоткрытую дверцу ее фантазии: 44. Ей сорок четыре года.

Мечта разбилась. «Слишком поздно!» — хохочут крабики и злобно машут клешнями. Слишком поздно, подумала она. Она замужем и останется замужем. Таковы ее намерения.

Но ей надо бы все же обеспечить тылы. На тот случай, если супруг, охваченный страстью, сбежит с молодым человеком в черном костюме. Это надо обдумать.

И, прежде всего, надо переждать.

Она вновь пригубила виски и вздохнула. Начиная с этого вечера надо будет постоянно притворяться…

Жозефина с облегчением обнаружила, что ей не придется ехать к сестре на автобусе с двумя пересадками: Антуан оставил им машину. Садиться за руль было как-то странно и непривычно. Кроме того, она не знала, какой код набрать, чтобы выехать из гаража, и полезла в сумку за блокнотом.

— Два пять один три, — подсказала сидящая рядом Гортензия.

— Спасибо, милая.

Накануне позвонил Антуан и долго разговаривал с девочками. Сначала с Зоэ, потом с Гортензией. Отдав трубку сестре, Зоэ пришла в комнату матери, которая лежала на диване и читала, пристроилась рядом, уткнувшись лицом в плюшевого медвежонка Нестора и посасывая большой палец. Они долго лежали молча, потом Зоэ вздохнула: «Столько всяких вещей, которые я не могу понять, мамуль. В жизни даже сложнее, чем в школе…» Жозефина хотела сказать ей, что она сама уже ничего не понимает в жизни. Но сдержалась.

— Мам, расскажи историю про Мою Королеву, — попросила Зоэ, крепко прижавшись к ней. — Ну ты знаешь, про ту, которая никогда не чувствовала ни холода, ни голода, ни страха, которая защищала свое королевство от вражеских полчищ и была матерью принцев и принцесс. И еще расскажи, как она вышла замуж за двух королей и правила одновременно двумя королевствами.

Зоэ больше всего любила историю Элеоноры Аквитанской.

— С начала рассказывать? — спросила Жозефина.

— Расскажи про ее первую свадьбу, — ответила Зоэ, не вынимая пальца изо рта, — ну когда она в пятнадцать лет вышла замуж за Людовика Седьмого, доброго короля Франции. С самого начала рассказывай, и про купание в ванне с чабрецом и розмарином, ну ты помнишь, в той деревянной ванне, в которую ее служанка ведрами натаскала горячей воды. И про то, как она намазала себе лицо кашицей из пшеничной муки, чтобы выглядеть красивой и скрыть прыщики… И про свежую траву, которой устлали пол вокруг ванны, чтобы вода не испортила паркет! Расскажи, мамочка, пожалуйста!

4

«Ирис, умоляю, выслушай меня… Ирис, я тебя люблю, я не шучу, это правда, правда. Ирис» (англ.).