Желтоглазые крокодилы

— Я не смогу сегодня остаться до вечера, мусечка. Посиделки у зубочисткиной дочки.

— У круглой или у тощей?

— У тощей. Но круглая тоже будет. Со своими дочерьми. Одна из них не передать, какая бойкая. Как она на меня смотрит! Видит прямо насквозь. Люблю ее, такая девчушка, высший класс…

— Достал ты меня со своим высшим классом, Марсель. Если б не твои бабки, эти сучки уже давно бы по миру пошли. А там прямая дорожка — или в уборщицы, либо на панель!

Марсель предпочел не спорить с Жозианой и ласково похлопал ее по спине.

— Да нестрашно, — сказала она. — У меня еще кой-какие бумажки не доделаны, а вечером позову Полетту посмотреть фильм. Ты прав, жара несусветная! Даже в трусах жарко.

Она протянула ему ледяной лимонад, он выпил одним махом, почесал пузо и звучно рыгнул, после чего радостно расхохотался.

— Видела бы меня сейчас Анриетта, ее бы удар хватил!

— Слушая, избавь меня от разговоров об этой… А то больше не увидишь меня как своих ушей.

— Ну, сладенькая моя, не сердись… ты же знаешь, я к ней теперь вообще не прикасаюсь.

— Еще не хватало! Чтоб ты лег в постель с этой фифой!

Ей не хватало слов, она задыхалась от возмущения:

— С этой вонючкой, с этой гадиной!

Она нарочно бранила Зубочистку, потому что ему это безумно нравилось. Ишь, как честит, будто четками щелкает! Он завозился на кровати, а она своим низким, хрипловатым голосом продолжала список:

— Тоже мне, куриная гузка, прынцесса, желтая как лимон, да она небось нос затыкает, когда в сортир идет, правда? Может, она без греха, может, у нее и дырочки между ногами нет? Надо бы насадить ее на хороший такой острый штырь, да проткнуть насквозь, до зубов, чтоб у нее все пломбы повылетали!

Вот это уже что-то новенькое. Словно удар шпаги пронзил ему поясницу, ноги свело от возбуждения, он весь подался вперед, ухватился за медные прутья кровати, ощущая, как напрягается и твердеет до боли его член, а она продолжала, все крепче, все похабней, брань извергалась водопадом, и у него уже не было сил терпеть, он схватил ее, прижал к себе и клялся, что сожрет, всю как есть, возьмет и сожрет…

Жозефина опрокинулась на кровать, затаив дыхание от удовольствия. Как она все-таки любит своего толстого доброго пса! Никогда прежде ей не встречался такой щедрый и сильный мужчина. Это в его-то возрасте! Он заваливал ее помногу раз на дню и не как другие, не для того, чтобы самому оттянуться, пока партнерша считает мух на потолке. Иногда ей даже приходилось его сдерживать. Неровен час, раздавит ее своими ручищами, этот оголодавший людоед.

— Что бы со мной было, кабы не ты, дорогой мой Марсель!

— Нашла бы себе такого же толстого, глупого урода, он бы тебя холил и лелеял. Ведь ты сама любовь, голубка моя. Все мужики готовы пятки тебе целовать.

— Ох, не говори так… Я совсем разомлею. И мне будет грустно, когда ты уйдешь.

— Нет… Нет… Иди к моему Пареньку… Он так тебя хочет…

— А ты мне хоть что-нибудь оставишь, если…

— Если вдруг сыграю в ящик? Ты об этом, голубушка? Конечно, тебя-то я упомяну в первых рядах… Ты должна быть красивой в этот день. Надеть свои жемчуга и брильянты. Чтобы я мог гордиться тобой там, у нотариуса. Чтоб они все лопнули от злости. Чтоб никто не мог сказать: «И что, этой шлюхе он оставил столько добра?» Наоборот, чтобы все почтительно склонились перед тобой! Хотел бы я посмотреть на рожу Зубочистки в этот момент! Подругами вы явно не станете…

Успокоенная Жозиана, мурлыча, склонила голову к седому паху любовника и с аппетитом заглотила его член жадными, ненасытными губами. Тут большого ума не надо: она с детства усвоила, как ублажить и осчастливить мужчину.

Ирис Дюпен вернулась домой, бросила ключи от машины и квартиры в специально предусмотренную для этих целей плошку на маленьком столике у входа. Сняла пиджак, сбросила туфли, швырнула сумку на тканый восточный ковер, купленный мрачным, холодным зимним вечером на аукционе Друо, куда они ездили вдвоем с Беранжер, попросила свою верную служанку Кармен принести ей виски со льдом и капелькой «Перье» и скрылась в маленькой комнатке, служившей ей кабинетом. Туда никто не имел права заходить, кроме Кармен, которая прибиралась там раз в неделю.

— Виски? — вытаращив глаза, переспросила Кармен. — Виски днем? Вы заболели, мадам? Не иначе землетрясение случилось!

— Именно так, Кармен, и, пожалуйста, никаких расспросов. Мне надо побыть одной, подумать и принять решение.

Кармен пожала плечами и проворчала:

— Еще не дай бог начнет пить в одиночку. А ведь такая приличная женщина.

В кабинете Ирис съежилась на диване. Обвела глазами комнату, словно в поисках доводов, зная как поступить: спешно ретироваться или же снисходительно простить. Ведь все просто, думала она, вытягивая длинные ноги на красном бархатном диванчике, покрытом кашемировой шалью, — либо я разрываю с Филиппом, объявляю ему, что жить так невыносимо, и ухожу от него вместе с сыном, либо выжидаю и терплю, молясь, чтобы это грязное дельце не получило широкой огласки. Наше расставание даст лишнюю пищу для сплетен, развяжет длинные языки, подставит под удар Александра, повредит делам Филиппа, а следовательно, моим делам… И к тому же я стану объектом жалости самого дурного толка.

А если я останусь…

Если останусь, мы будем и дальше молчать по углам, как молчим уже давно. Зато я не лишусь комфорта, к которому так же давно привыкла.

Она оглядела элегантную, изящно обставленную комнатку, ее любимое прибежище. Мебель светлого дерева, низенький трехногий столик «Лелё» с круглой стеклянной столешницей, стройная ваза «Колот» яйцевидной формы из горного хрусталя с резным орнаментом, изысканная люстра «Лалик» на золоченых шнурах, пара светильников из опалового стекла с витым узором. Каждая деталь была произведением искусства. Больше всего на свете Ирис любила закрыться в своем кабинете и любоваться своими сокровищами. Всю эту красоту я получила от Филиппа, и уже не смогу без нее обходиться. Ее взгляд упал на их свадебную фотографию: она вся в белом, он в сером костюме. Оба улыбаются в объектив. Он положил руку ей на плечо, и в этом жесте столько любви и заботы, она выглядит беспечной, как будто ей в жизни больше ничего не грозит. В левом верхнем углу снимка затесалась шляпа свекрови: здоровенный розовый абажур с лиловыми и сиреневыми лентами.

— Вы теперь еще и смеетесь сама с собой? — спросила Кармен, заходя в кабинет с подносом, на котором стоял стакан виски, маленькая бутылочка «Перье» и ведерко со льдом.

— Дорогая моя Кармен! Уж лучше я буду смеяться, поверь мне на слово.

— А что, у вас есть причина плакать?

— Будь я нормальной, да… Карменсита.

— Но вы ненормальная…

Ирис вздохнула.

— Оставь меня, Карменсита.

— Накрывать на стол? Я приготовила на ужин гаспачо, салат и цыпленка по-баскски. Сейчас так жарко… Никто есть не захочет. Десерт не стала делать, может, фрукты?

Ирис кивнула и махнула рукой — уходи, оставь меня.

Взгляд ее остановился на картине, которую ей подарил Филипп на рождение Александра: Жюль Бретон, «Влюбленные». На благотворительном аукционе в помощь Детскому фонду она застыла, как громом пораженная, перед этим полотном, — и Филипп, обойдя всех на торгах, купил его для нее. На картине были изображены двое влюбленных среди полей. Женщина обвила руками шею мужчины, а он, коленопреклоненный, прижимал ее к себе. Точно Габор… Мощь Габора, густые черные волосы Габора, сверкающие белые зубы Габора, мощные бедра Габора… Никак нельзя было упустить эту картину. Она ерзала на стуле во время аукциона, и Филипп погладил ее по голове — сперва ласково, потом даже чуть надавил, мол, не волнуйся, дорогая, получишь своего Бретона.

Они ходили тогда по разным выставкам-продажам: покупали живопись, драгоценности, книги, рукописи, мебель. Их объединял охотничий азарт: выследить, узнать, выиграть торги. «Натюрморт с цветами» Брама ван Вельде они купили на аукционе Друо десять лет назад. Потом на выставке фонда Маэт ухватили «Букет цветов» Слевинского и работу Мигеля Барсело, после чего она тут же полетела на Майорку, к нему в мастерскую, чтобы купить две глиняные вазы. Длинное рукописное письмо Жана Кокто, в котором он пишет о своем романе с Натали Палей. Фраза, оброненная Натали, отозвалась в памяти Ирис: «Он хотел сына, но был столь бесплоден, как только может быть гомосексуалист, накачанный опиумом…» Если она оставит Филиппа, сразу лишится всей этой красоты. Если она оставит Филиппа, придется все начинать сначала.