Маргаритки

В тот самый момент, когда Якоб Альбин завершал свою проповедь под аплодисменты слушателей, в стокгольмском аэропорту Арланда сел вылетевший несколько часов назад из Стамбула «Боинг-737». Капитан, направлявший самолет в шведскую столицу, объявил, что температура за бортом составляет три градуса ниже нуля и что к вечеру ожидается снегопад. Он поздравил всех пассажиров с возвращением и велел бортпроводнице объявить, что все должны оставаться на местах, пока не погаснет табло «Пристегнуть ремни».

Али напряженно вслушивался, но не понимал ни английской речи, доносившейся из громкоговорителей, ни другого языка, по его предположению шведского. По спине лился пот, рубашка, купленная накануне отъезда, прилипала к коже. Он пытался не прислоняться к спинке кресла и в то же время не наклоняться вперед, чтобы не привлекать к себе внимания, как тогда, на рейсе из Багдада в Стамбул. Тогда бортпроводники несколько раз интересовались, все ли с ним в порядке, и предлагали ему еду и напитки. Он качал головой, вытирал ладонью пот с верхней губы и закрывал глаза. Когда же он наконец долетит, когда все закончится и он будет в безопасности?

Али было неспокойно. Он обхватил руками подлокотники и сжал челюсти. Уже в сотый раз он оглядывался, пытаясь вычислить сопровождавшего его человека. Кто эта таинственная личность, находящаяся среди других пассажиров только ради того, чтобы следить, правильно ли он себя ведет и следует ли инструкциям? Тень, посланная его освободителями для его собственного блага и для блага всех остальных. Посланная для того, чтобы ни у кого не возникло проблем, а у него самого появилась возможность уехать в Швецию на столь щедрых условиях.

Фальшивый паспорт лежал в нагрудном кармане рубашки. Сперва Али убрал паспорт в сумку, которую взял с собой в салон самолета, но после того, как подошла стюардесса и указала на знак аварийного выхода, был вынужден вынуть его. Оказалось, что сумку запрещалось класть под сиденье перед собой и следовало убрать на полку над креслом. Али запаниковал — ему не хотелось расставаться с паспортом. Дрожащими руками он открыл молнию сумки и попытался найти паспорт, провалившийся на дно. Наконец он нащупал жесткие корочки, засунул их поглубже в карман рубашки и только после этого отдал сумку терпеливо ожидающей стюардессе.

Инструкции относительно прибытия в Швецию были ясны как день. Ему категорически запрещалось запрашивать статус беженца в аэропорту. Также нельзя было избавиться от паспорта или отдать его сопровождающему лицу, не пройдя пограничный контроль. В паспорт была вклеена деловая виза, выданная на имя предпринимателя одной из стран Персидского залива. Незнание английского языка не должно было стать проблемой.

Самолет свернул на рулежную дорожку, удивительно мягко прокатив по твердому, покрытому льдом асфальту, и подъехал к выходу тридцать семь, через который пассажиры должны были покинуть салон.

— Что будет, если у меня не получится? — спросил Али в Дамаске у посредника, ознакомившего его с условиями переезда в Швецию.

— Не переживай так, — ответил тот, тонко улыбаясь.

— Мне нужно знать, — настаивал Али. — Что будет, если у меня не получится выполнить все, что от меня требуется? Я разговаривал с другими, собирающимися туда же. Они говорят, что обычно все происходит по-другому.

Посредник помрачнел.

— Я полагал, что ты благодарен нам, Али.

— Конечно же я благодарен, — поторопился он, — но меня все же интересует…

— Ты слишком любопытен, — перебил посредник неожиданно резко. — И тебе ни в коем случае не следует разговаривать об этом с другими. Никогда. Ты должен сосредоточиться только на одном: попасть в страну, как мы решили, и затем выполнить поручение, о котором мы тебя проинформируем. Чтобы ты смог воссоединиться со своей семьей. Ты ведь этого хочешь?

— Больше всего на свете.

— Вот и ладно. Меньше беспокойся и больше старайся. Иначе станешь еще несчастнее, чем теперь.

— Невозможно быть несчастнее… — прошептал Али, понурив голову.

— Да ладно, — ответил посредник таким ледяным голосом, что Али перестал дышать от страха. — Представь себе, что ты вдруг лишился всей своей семьи, Али. Или они лишились тебя. Одиночество — вот единственное настоящее несчастье. Запомни это, ради твоей семьи.

Али закрыл глаза, зная, что этого он не забудет никогда. Теперь он понял угрозу.

Пройдя паспортный контроль десять минут спустя и убедившись, что он попал в страну, он снова вспомнил про это. Теперь у него нет иного пути, чем тот, что увел его от прежней жизни, оставшейся, как он все больше верил, в прошлом навсегда.

Среда, 27 февраля 2008

Стокгольм

Домашние рогалики к утреннему кофе в следственном отделе полиции выглядели необычно. Петер Рюд взял сразу два и с ухмылкой пихнул локтем в бок своего нового коллегу, Юара Салина. Юар, не поняв, взял только один.

— Правда, на член похоже? — Петер указал на рогалик.

— Пардон? — отозвался тот, смотря ему прямо в глаза.

Петер засунул рогалик в рот и ответил, не прожевав:

— А внутри дряблые, как старая манда.

И уселся рядом с аспиранткой, только что начавшей работать на этом же этаже несколько недель назад.

Осень и зима оказались нелегким временем для Петера. Он отметил первый день рождения своих сыновей тем, что бросил их мать, а дальше все пошло к чертям. Не на работе — в личной жизни. Женщина, прежде хотевшая стать его любовницей, Пия Норд, вдруг отвернулась от него, объяснив, что встретила другого.

— У меня все серьезно, Петер, — сказала она. — Я не хочу испортить стоящие отношения.

Петер только фыркнул: тоже мне стоящее дело — трахаться с Пией Норд! Но предпочел промолчать. Пока, во всяком случае.

Но, к сожалению, после того как Петера бросила Пия, развлечься ему было не с кем. До сих пор. Аспирантке было от силы двадцать пять, но она производила впечатление зрелой женщины. А главное, она новенькая и еще не успела услышать всех сплетен, что рассказывали про Петера. Как он бросил жену и как изменял ей, пока они еще жили вместе. Что у него совсем маленькие дети, которых он бросил дважды — посреди своего уже и так укороченного отпуска по уходу за детьми Петер внезапно решил, что больше не может возиться с малышами дома и сбагрил их снова матери, только что начавшей работать на полставки после целого года тяжелой послеродовой депрессии.

Петер подсел к новенькой насколько близко, насколько позволяли приличия. Она не отодвинулась — хороший знак.

— Вкусные рогалики, — сказала она вместо этого, наклонив голову.

Ее коротко стриженные кудряшки торчали во все стороны. Если бы не симпатичное личико, она была бы похожа на тролля. Петер решил рискнуть и ухмыльнулся самым что ни на есть наглым образом.

— Ты не считаешь, что они слегка на член похожи? — спросил он, подмигнув.

Аспирантка одарила его долгим взглядом, поднялась и вышла. Коллеги, сидевшие на диване рядом, ехидно улыбались.

— Тебе ведь вечно надо все испохабить, Петер, — сказал один из них и покачал головой.

Петер ничего не ответил, но покраснел и продолжал пить кофе молча.

В комнату заглянул комиссар Алекс Рехт.

— Петер и Юар, собираемся через десять минут в «Логове льва».

Петер, украдкой оглядевшись, убедился, что коллеги успокоились. Несмотря на то что его считали главным кобелем на этаже, он был единственным, кому посчастливилось стать инспектором криминальной полиции уже в тридцать два года и получить постоянное место в небезызвестной команде комиссара Алекса Рехта.

Он нарочито медленно поднялся с дивана с кофейной чашкой, которую оставил на мойке, хотя посудомоечная машина стояла открытой и ярко-красная табличка «Твоя мама здесь не работает» напоминала, куда вообще-то следовало поставить грязную посуду.

В том прошлом, которое теперь ощущалось как иная, прежняя жизнь, Фредрика Бергман всегда испытывала облегчение и радость от вечерней усталости — наконец-то она уснет. Но это было тогда. Сейчас, когда часовая стрелка уже миновала цифру десять и потребность в сне давала себя знать, Фредрика ощущала лишь ужас. Как партизан с врагом, она готова была сражаться со сном до последней капли крови. И обычно побеждала без особого труда. Тело и душа были настолько напряжены, что она не смыкала глаз до поздней ночи. Усталость причиняла почти физическую боль, а ребенок беспокойно толкался в животе, стараясь угомонить свою маму. Но ему это редко удавалось.