Маргаритки

Кристина Ульсон

Маргаритки

Начало

Нет надежнее на свете…[1]

Луг всегда принадлежал ей одной, со всей своей зеленью и цветами. Договориться об этом оказалось проще простого: требовалось лишь уступить сестре комнату на чердаке летнего домика. Она и представить себе не могла, как та могла согласиться на такое — поменять луг на скучный чердак, — но вслух ничего не сказала, опасаясь, что тогда сестрице придет в голову потребовать что-нибудь еще.

Луг начинался сразу за их участком, пышный, заросший дикими травами. В далеком детстве самые высокие из них доставали ей до подбородка, сейчас же едва доходили до талии. Легким шагом, внимательно вглядываясь, она двигалась по лугу, чувствуя, как цветы и листья ласкают голые щиколотки. Цветы следует собирать, храня молчание — иначе вся затея теряет смысл. Если накануне Ивана Купалы набрать семь разных цветов и положить под подушку, то увидишь во сне суженого.

Так, во всяком случае, думала она в детстве, впервые собирая цветы в Иванову ночь. Сестра подтрунивала над ней.

— Знаю я, кого ты хочешь увидеть! Виктора! — смеялась она.

Очевидно, сестра уже тогда была наивной дурочкой. Потому что не Виктора хотелось увидеть во сне, а другого. А кого — секрет.

С тех пор она собирала цветы каждый Иванов вечер. Разумеется, она давно выросла из того возраста, когда всерьез веришь в эти сказки, но сам сбор цветов по-прежнему казался ей чем-то очень важным. К тому же, надо признать, больше заняться ей нечем. Родители с завидным упрямством уезжали отмечать Иванов день на дачу, что с годами становилось все более невыносимым. К тому же на этот раз ее позвала в гости подруга Анна. Родители Анны устраивали праздник с размахом и приглашали друзей своих детей.

Но из-за отца ей пришлось остаться дома.

— Будем отмечать, как всегда отмечали. Все вместе. И так будет, пока ты живешь с нами.

Паника охватила ее. Неужели он не понимает всей абсурдности своих требований? Да, о том, чтобы начать жить одной, ей еще несколько лет и думать нечего. От вероломной сестрички тоже толку мало: ее ведь никто никогда никуда не звал и от сидения в деревне вместе с родителями она не страдает. Более того, она точно рада странным жильцам, после сумерек выходившим из подвала на веранду, где мать опускала жалюзи, чтобы меньше заглядывали чужие.

Сама она их ненавидела. В отличие от остальных членов семьи ей ни капли не было их жалко. Вонючие оборванцы, неспособные самостоятельно строить свою жизнь, не смогли придумать ничего лучше, чем набиться битком в подвал деревенского дома. И довольствоваться жалкими крохами! Сама она никогда не была довольна. Никогда в жизни.

— Возлюби ближнего своего, — говорил ее отец.

— Радуйся тому, что имеешь, — твердила мать.

Но она уже давно прекратила слушать их наставления.

Она увидела его как раз, когда сорвала четвертый цветок. Очевидно, он выдал себя каким-то шорохом, иначе она бы никогда его не заметила. Она отвела сосредоточенный взгляд от луга и цветов, но из-за ослепившего ее света увидела лишь темный силуэт. Ни лица, ни возраста.

Она поднесла ладонь к глазам, прищурилась. Теперь ясно, кто это. Несколько дней назад, когда отец вернулся домой с новыми жильцами, она увидела его из окна кухни. Он был выше остальных. Не старше, но выше. Шире в плечах, с мощным, выдающимся вперед подбородком — похож на американского солдата, как их обычно изображают в фильмах. Мордатый.

Они стояли не двигаясь и смотрели друг на друга.

— Тебе нельзя здесь находиться, — сказала она надменно, хотя и понимала, что это бессмысленно.

Никто из подвальных жильцов никогда не говорил по-шведски.

Поняв, что он и дальше будет молчать и стоять на месте, она вздохнула и продолжила собирать цветы.

Колокольчик.

Ромашка.

Он медленно пошевелился за ее спиной. Она украдкой глянула, куда он направляется, и увидела, что он подошел ближе.

Однажды они всей семьей были за границей — единственный раз, когда они нормально съездили в отпуск покупаться и позагорать на Канарские острова. По улицам бродили бездомные собаки, гонявшиеся за туристами. Отец тогда хорошо наловчился прогонять их.

— Кыш, — орал он и бросал камень в другую сторону.

Этот трюк ему всегда удавался. Собака кидалась за камнем и оставляла их в покое.

Парень на лугу чем-то напоминал тех бездомных собак. В его взгляде было что-то непредсказуемое, плохо различимое. Может быть, злоба. Она растерялась и не знала, что ей делать. Не бросать же камень? Посмотрев в сторону домика, она убедилась в том, что ей уже было известно: родители с сестрой уехали в город купить свежей рыбы к праздничному ужину. Вот еще одна дурацкая так называемая традиция, выдуманная родителями только для того, чтобы создавать видимость нормальной семьи. Как и всегда, она отказалась ехать с ними, предпочитая спокойно собрать свой букет.

— Что тебе надо? — спросила она.

Раздраженно и с подступающим страхом. Инстинкт ее никогда не подводил — она всегда знала запах настоящей опасности. На сей раз все ее чувства говорили о необходимости взять ситуацию под контроль.

Цветы, зажатые в кулаке, кололи кожу. Не хватало только одного: маргаритки. Изысканный сорняк — так отец называл эти цветы.

Парень продолжал молчать и приблизился к ней еще на несколько шагов. Он стоял рядом, всего лишь в нескольких метрах. Лицо его медленно расплылось в ухмылке. В этот момент ей стало ясно, для чего он пришел.

Ноги среагировали быстрее мысли. Спинным мозгом она осознала опасность и в ту же секунду бросилась бежать. До границы участка было меньше ста метров, и она несколько раз позвала на помощь. Но ее пронзительный крик утонул в тишине луга. Сухая земля заглушила звук ее пружинящих шагов и шум тела, рухнувшего, когда он повалил ее после всего лишь двадцати метров преследования. Он словно все время знал, что она не уйдет от него, и позволил ей бежать только для того, чтобы самому распалиться этой погоней.

Она дралась, как зверь, когда он перевернул ее на спину и принялся срывать одежду, с такой силой и так методично, что ее разгоряченный мозг не мог не отметить, что он наверняка проделывал это и раньше.

Когда все закончилось и она вся в слезах лежала в кратере, созданном их телами посреди трав, стало ясно: ее ничто и никогда больше не утешит. В кулаке, каждая костяшка которого была изранена в отчаянной борьбе, был зажат волшебный букет. Она выпустила его из пальцев, словно обжегшись. Цветы утратили смысл. Было ясно, чье лицо будет отныне преследовать ее во сне.

Машина родителей въехала на участок, но она продолжала лежать на земле, не в силах подняться. Облака в синем небе играли в салочки. Мир вокруг оставался прежним, а ее мир разбился вдребезги навсегда. Она лежала в траве, пока ее не стали искать. А когда нашли, она была уже совсем иной…

Настоящее

Одаряет ли, карает, —

Наш отец нас опекает,

Чтоб наставить и вернуть

Чад своих на правый путь.

Пятница, 22 февраля 2008

Стокгольм

Еще не зная, что скоро умрет, он с воодушевлением читал проповедь, последнюю в своей жизни. Пятница была долгим днем, но часы летели быстро. Слушатели с волнением внимали его словам, и Якоб Альбин радовался, что многим из них так интересна тема проповеди.

Спустя несколько дней, поняв, что все потеряно, он спросит себя, не та ли самая проповедь решила его судьбу? Не был ли он тогда слишком откровенен, отвечая на вопросы, не обнаружил ли излишнюю осведомленность в вопросах, в которых ему не следовало бы так хорошо разбираться? Но в глубине души он знал: дело не в этом. До самого момента смерти он отдавал себе отчет в том, что надвигавшуюся катастрофу не предотвратить. В миг, когда холодное дуло охотничьего пистолета коснулось виска, стало ясно, что все кончено. Было бесконечно горько осознавать, что на этом его жизнь оборвется. Он так многое мог бы еще сделать.

1

Этот и следующий подзаголовки — цитаты из 248-го псалма Шведской церкви, текст написан Линой Сандель-Берг (1832–1903).