Страница 55 из 112
Советская пресса, освещая результаты Тегерана, восхваляла их даже больше, чем во время Московской конференции. Согласно «Известиям», решения Тегерана имели «историческое значение для судеб всего мира», в то время, как «Правда» утверждала, что декларация конференции была «предвестником не только победы, но и долгого, и стабильного мира». Сталин изменил заголовки сообщения ТАСС из Тегерана с нейтрального «Конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании» на «Конференция лидеров трёх Союзных Государств».
10 декабря документ, суммирующий решения Тегерана, был представлен Сталину. Сталинские секретари всегда очень внимательно и аккуратно записывали его переговоры, и их итоговые официальные советские записи Тегерана очень подробны. Но сталинская собственноручная корректура и примечания показывают, что он читал этот документ очень внимательно, и этот текст можно считать записью того, что он думал, хотел сказать и излагал в Тегеране.
Черчиллевские предложения по польским границам были отражены в итоговом документе, повторявшем также сталинские предложения: Кёнигсберг и Мемель передавались СССР. О турках документ отмечал заявление Сталина, что «большая страна, вроде СССР, не может быть заперта в Чёрном море», и что «необходимо исследовать режим проливов». В отношении взглядов Сталина на раздробление Германии, документ гласит:
«Товарищ Сталин заявляет, что, с целью ослабления Германии, советское правительство предлагает её расчленение. Товарищ Сталин положительно отнёсся к плану Рузвельта, кроме предопределения некоторых государств, на которые Германия будет раздроблена. Он выступил против плана Черчилля создать после расчленения Германии нового государства, подобного Дунайской федерации, не нашедшей поддержки. Товарищ Сталин говорил о предпочтительности отделения Австрийского и Венгерского государств».
Документ, рассматривавший вопрос о послевоенной международной организации по безопасности, суммирует взгляды Рузвельта и сталинские контрпредложения по двум регионам: одно для Европы, и другое для Дальнего Востока. Сталин изменил эту часть документа, сказав, что он не был объективен к предложению Рузвельта, но суммирование их взглядов на стратегические силовые точки не верно. «Товарищ Сталин указал, что формирование такой организации не будет достаточным. Необходимо создать организацию, имеющую право оккупации силовых точек, что помешает Германии и Японии начать новую агрессию».
Сталин, Черчилль и Рузвельт.
Черчилль приехал в Тегеран в сопровождении фельдмаршала Алана Брука, начальника имперского Генерального штаба. Брук, оценивая Сталина по Тегерану, наделил его «быстрым и безошибочным взглядом», хотя и упоминал о «стратегических ошибках». Вердикт адмирала Кинга, американского командующего морскими силами, гласил, что «Сталин знал, чего он хочет, когда прибыл в Тегеран, и он добился этого». Другой комментарий Брука: «Сталин «заполучил президента в упаковке».
Рузвельт думал о Сталине, что он остроумен, быстр и весел, но также – человек, вырубленный из гранита. Гарри Гопкинсу президент сообщил, что Сталин был более жёстким, чем ожидалось. Он полагал, что Сталин сможет добиться мирного сотрудничества после войны, если правота русских и их требования получат должное признание. Черчилль был более осмотрительным в своих суждениях – но даже он писал в январе 1944 года, что «новое доверие выросло в наших сердцах по отношению к Сталину».
Для Сталина решающим результатом Тегерана было соглашение по операции «Оверлорд». Он не долго говорил о втором фронте во Франции, как о жизненно важной необходимости, но оставалось важным, чтобы его западные союзники внесли свой вклад в войну против Германии на континенте. Победа действительно станет «пирровой», если Советский Союз настолько ослабнет в войне, что будет не способен выиграть мир.
Присутствие англо-американской армии на континенте также соответствовало сталинской перспективе продления военной оккупации Германии союзниками в порядке сдерживания немецкого государства. По немецкому вопросу Рузвельт конкурировал со Сталиным в желании установления «карательного» мира, включая радикальное расчленение страны. Черчилль не слишком возражал, но даже он согласился, что решительные меры будут необходимы для предотвращения возрождения германского государства.
По Польше Сталин пошёл на встречу энтузиазму Черчилля и Рузвельта по переносу западных границ, так как это легитимизировало установление советско-польской границы, как последствие нацистско-советского пакта. Мероприятия, предложенные Рузвельтом по обеспечению международной безопасности, сулили СССР выдающуюся роль в установлении послевоенного мира, в то время, как черчиллевские высказывания в отношении русских прав определять режим Черноморских проливов настораживали. На личном уровне Сталин установил хорошие рабочие взаимоотношения с Рузвельтом. С Черчиллем было достаточно много конфликтов, но межличностная гармония была восстановлена к концу конференции.
Но что Сталин действительно думал и чувствовал относительно Черчилля и Рузвельта? Сталкиваясь с этим главным вопросом о сталинских глубочайших размышлениях, трудно избежать вторжения в сферу догадок и спекуляций, поскольку он дал слишком мало возможностей судить о них. В их компании Сталин был крайне сдержан и как политик, и как личность. Но, как отметил Спрайано(Spriano), он «был сторонником розыгрыша своих собеседников», что случалось неоднократно при встречах с западными политиками. С другой стороны, Черчилль и Рузвельт были среди тех людей, с которыми он непосредственно встречался в ходе войны.
Они обладали властью и весом одного уровня, что должно было помочь Сталину в общении с ними и могло позволить ему раскрыться перед ними настолько, насколько он их уважал. Конечно отличие Сталина от Черчилля и Рузвельта по идеологическим причинам было громадным. Но оно было несколько меньшим, чем это могло показаться с первого взгляда. В советских идеологических суждениях и Черчилль, и особенно Рузвельт, изображались, как представители прогрессивной части правящего класса их уважаемых стран, лидерами, которые действительно хотят сделать общее с Советским Союзом дело не только в ходе войны, но также и в мирное время.
Конечно политика Черчилля и Рузвельта была эгоистичной, но и сталинский марксизм определял всех политиков, как деятелей, преследующих реальные цели, или понятные материальные интересы. Сталин был прежде всего идеологическим и политическим игроком, и таким же образом судил об остальных. Это не означало, что чисто личные факторы не были важны для него. Советская политическая культура ни в малейшей степени не являлась собственным сталинским способом действий, но «смазывалась» индивидуальными и групповыми доверительными отношениями, лояльностью и дружбой. Сталин был также «великим верующим» в роль и значение личности в истории.
В интервью от 1931 года он доказывал, что великие личности были тем, кто формировал понимание новых условий в истории и того, как изменить её. В этом интервью Сталин скромно отрицал любые параллели между своей ролью в русской истории и той, которую сыграли Пётр Великий, и великий Ленин. Но не трудно угадать, что, подобно Гитлеру, Сталин видел себя, как человека судьбы. Однако, не так, как Гитлер, Сталин не был эго-маньяком и был готов делить «свет рампы» с двумя другими баловнями судьбы, Черчиллем и Рузвельтом, так долго, как позволит расклад их намерений и интересов.
Через две недели после Тегеранской конференции Чарльз Болен произвёл оценку советских военных целей и подвёл некоторые итоги:
«Германия разбита. Государствам Восточной, Южной и Центральной Европы не будет позволено объединяться в любые федерации и ассоциации. Франция будет отделена от своих колоний и стратегических баз, находящихся за границей, и ей не будет позволено сохранять любые значительные военные учреждения. Польша и Италия не намного изменятся, или останутся в своих прежних размерах, но сомнительно, будет ли им разрешено иметь любые, сколь-нибудь значительные военные силы. В результате Советский Союз будет елинственной военой и политической силой в континентальной Европе. Остаток Европы будет доведён до военной и политической импотенции.»