Премия для извращенца

– Заключенный семь-девять-восемь-девять-четыре-три-восемь, О’Тул, сэр, – доложил старый тюремщик с седыми усами.

– Благодарю, офицер Хигсон. – Начальник тюрьмы согнулся над столом, просматривая записи. – Вы не могли бы подождать снаружи, чтобы отвести заключенного назад, пожалуйста, наша беседа не затянется надолго. Сопроводительные документы? – Последние слова были адресованы Дэнни, который положил на стол конверт.

Начальник тюрьмы извлек содержимое конверта и начал изучать. Итак, Клэптонский убийца. Он внимательно поглядел на фотографию Дэнни, где тот был запечатлен вялым и растерянным. Именно такой его вид во время суда заставил прокурора прибегнуть к банальным фразам, осуждающим зло как таковое, а не конкретного подсудимого. Начальник тюрьмы был поражен контрастом, видя тревожное, напряженное, сердитое выражение лица у чернокожего мужчины, стоявшего перед его столом.

Маркус Пеппиатт прижал обеими ладонями сопроводительные документы Дэнни, как будто мог воскресить жертву, остановив таким образом кровь.

– Ладно. – Он уделил достаточно внимания отчету психиатра. – Вы находитесь теперь в крыле «Ф», О’Тул, и, если не будете вести себя хорошо, застрянете там надолго.

– Сэр?

– Да.

– Я не хочу никакой защиты, сэр, я хочу отбывать свой срок в крыле «общего режима».

– Сомневаюсь, О’Тул. – Начальник тюрьмы встал из-за стола – большого, стандартного, сделанного из темного дерева стола начальника – и принялся мерить шагами кабинет, словно директор школы, на которого так был похож. Дэн ни не сводил с него глаз: вот он смотрит в окно (решетки снаружи, сетка с внутренней стороны, – и как люди не понимают, что в таких условиях они мало отличаются от заключенных в тюрьме?). – Я полагаю, вы получили весьма красноречивый прием на пути к крылу «Ф», О’Тул… – Вот он отошел от окна, пригладил жесткие волосы. – Вы осуждены как сексуальный убийца, О’Тул, и ваша жертва – ребенок; в этой тюрьме по меньшей мере тысяча человек, которые, дай им шанс, остались бы наедине с вами, в моем кабинете, например… – Теперь он направляется к двери, декорированной дымчатым стеклом, закрывает ее, не обращая внимания на щелчок автоматического замка. – Они готовы разорвать вас на части голыми руками. – Возвращается и усаживается обратно за стол. Сложив пальцы домиком, сооружает некое подобие алтаря над сопроводительными бумагами Дэнни. – И я не уверен, что не окажусь в их числе.

Дэнни речь начальника тюрьмы не впечатлила. Армия научила его правильно воспринимать власть, непосредственно, но без какого бы то ни было отношения к ней. Там это не поощрялось.

– Но, сэр, если я нахожусь в крыле «Ф» ради моей собственной защиты, то как вы можете объяснить, что человек, с которым я сижу в одной камере, вынуждал меня продать ему это. – Он ткнул пальцем в конверт с документами. – Иначе, мол, мне непоздоровится.

Начальник тюрьмы выпрямился и вновь оказался вровень с синими корешками книг.

– Материалы дела? И как зовут вашего сокамерника, О’Тул?

– Офицер Хигсон назвал его Денвером, сэр, но мне он известен под кличкой Жирдяй.

– Мы знаем о Денвере, О’Тул.

– Он ненормальный, сэр, больной на всю голову, продает из-под полы фотографии жертв, причем не кому-нибудь, а заключенным «особого крыла». Более того, достает им адреса родственников жертв, и они посылают им снимки и прочее дерьмо. Это мерзко, сэр, это – н-неправильно. – Дэнни от волнения стал заикаться и сделал шаг назад, зная, что переступил линию дозволенного, но понятия не имел, как это исправить.

Начальник тюрьмы был озадачен.

– Ну да, больной.

Он слышал о приступах угрызения совести у педофилов, не раз видел такое своими глазами, но этот заключенный не вписывался ни в какие рамки.

– Вы полагаете… бизнес Денвера еще хуже, чем то, за что вас осудили?

Он открыл лазейку. И Дэнни ринулся туда без колебаний.

– Я ничего не делал, господин начальник. Ничего. Я не имею отношения к «особой категории», я никогда не связывался с детьми, ни в коем случае, никогда. Вы должны мне поверить, сэр, меня подставили. Я был дилером крэка, понимаете? Много лет я работал на одного человека в Тренчтауне. Он посылал мне порошок, у меня была команда в Филли, США. Мы готовили «дурь» и «загоняли» ее, понимаете? Но я стащил пару килограмм у типа по имени Сканк. Это он организовал подставу. Вы должны мне поверить, я не могу находиться вместе с другими заключенными «особого крыла», не хочу потерять остатки уважения к самому себе…

– Подайте апелляцию, О’Тул.

– Что это такое?

– Просьба о помиловании.

– Да, сэр, конечно, но сначала я должен выйти из «особого» крыла.

Начальник тюрьмы посмотрел на отличительные знаки его предшественника, висевшие на дальней стене. Рядом с ними красовались его собственные, вставленные в рамочку «Официальные рекомендации». Он мог только приблизительно разобрать, что указано в пункте четыре: «Заключенных следует расценивать как потенциально жизнеспособных, экономичных граждан даже в условиях карательного учреждения». Чуть в стороне висела фотография празднования окончания первого года службы начальника тюрьмы в Лохборохе; высокий, бледный, он там что-то вещает о гуманности; снимок нечеткий, потому что наложились один на другой два кадра. Взгляд начальника тюрьмы вернулся к Дэнни.

– Все возможно, О’Тул.

– Сэр?

– Если вы действительно хотите покинуть крыло «Ф», то такое тоже возможно.

– Да, но Жирдяй говорит, что это всего лишь пустые слова, и я верю ему… сэр.

– «Пустые слова» – звучит как приговор, О’Тул, но в любом случае нельзя опускать руки. Пока что вы находитесь здесь; даже если вам удастся избежать издевательств из-за вашей статьи, здесь у вас будет больше шансов выжить, ведь этот Сканк все еще хочет с вами поквитаться, верно?

– И все равно, сэр, я не имею никакого отношения к «особой категории», мне нужно уважение, нужно сохранить чувство собственного достоинства.

– Вам нужен друг, О’Тул, с очень большими связями в этом деле.

– Я должен выйти из «особого» крыла, господин начальник.

– Вы должны слушать – вы готовы слушать?

– Конечно.

– Хорошо. Хорошо, пока этого достаточно. Только это, и мы посмотрим, что можно сделать, О’Тул.

– Сэр?

– Займитесь чем-нибудь полезным, пока вы здесь. В крыле «Ф» спокойно, есть доступная работа, всевозможные курсы. Покажите мне, на что вы способны; покажите мне, чего вы стоите. Понятно?

Дэнни кивнул. Начальник тюрьмы сделал знак, что беседа закончилась, и собирался вызвать офицера, когда Дэнни снова обратился к нему:

– Сэр?

– Да, О’Тул.

– А как же издевательства, о которых рассказывал Жирдяй, сэр, он говорит, что их обычно устраивает бывший полицейский Уоллер, сейчас он нацелился на меня.

– Понимаю. – Начальник тюрьмы пододвинул сопроводительные документы Дэнни вместе с блокнотом, на котором они лежали, и с перекошенной улыбкой вручил ему конверт. – Ну, что поделаешь, каждый должен спасать свою шкуру, не так ли, О’Тул?

– Сэр? – Дэнни не очень понял, а потому предположил, что начальник тюрьмы паршивый расист, отчего и не хочет ему помочь.

– Я оставляю это на вашей совести.

Вернувшись в крыло «Ф», Дэнни заключил компромиссную сделку с Жирдяем. Все снимки, включая фотографию трупа, но только не адрес. Мальчик уже мертв, и Дэнни даже не знал его: но родственники мальчика знали все.

Английской зимой в тюрьме слово «сумеречный» приобретает новое звучание, новую силу. Вы думали, что знаете, на что похож постоянный сумрак, но вы – ничего не знали. Здесь и сейчас это – вечные лампочки на сорок ватт, пустой квадрат линолеума и потерянный мир беспорядочных стен. Это – сеть коридоров и проходов, тех мест, которые жестоко насмехаются над стремлением куда-то добраться; например, в комнату с телевизором, полную складных пластмассовых стульев и одноразовых пластиковых стаканчиков с окурками. В этом ярко-коричневом интерьере заключенные «особого» крыла перемещаются сдержанно, не желая беспокоить мрак. Временами они даже проявляют некоторую скромность, прежде всего во дворе для прогулок, где их усилия избегать друг друга и создавать зоны внутренней защиты в условиях небратства становятся почти изысканными.