Страница 3 из 8
Танечка пожала плечами и показала сумку, потом, подумав, протянула ему.
— А кофр? — Клаус-Иосиф занервничал.
— Какой?.. — набив рот пончиками, устало спросила Танечка по-русски.
— Мама, тебя опять обокрали! — засмеялся он, и Танечка не стала рассказывать правды, разглядывая из-под шляпы родного сына.
«Нежадный», — про себя вздохнула она, панически боясь скупых и лапидарных, и ещё Танечка, когда прошли её дни и наступили вечера, боялась, что к ней станут относиться, как к старой рухляди.
Очень боялась.
И ещё она поразилась — её сын был похож на пригожего молочного поросёнка под хреном. В хорошем смысле. Цветущий поросёнок лет пятидесяти, только петрушки с укропом не хватало в зубах. Красоту дополняли очки с зеркальными стёклами и гребень в длинных волосах…
«Может, и правда — это мой сын, а я просто запамятовала, а что — вполне вероятно», — подумала Татьяна Андреевна (не забывайте, ей шёл всё-таки семьдесят девятый год). И продолжила набивать рот пончиками. И потом нисколько не пожалела, что промолчала.
Промолчать иногда — колоссальный талант.
«Сын» тараторил до их дома без умолку, правда, несколько раз протирал глаза под очками, видимо, напрочь не узнавая родную мать под знакомой шляпой из брюссельских кружев. Сын был Танечке по плечо, и она его немедленно полюбила. «Как самого родного», — поняла Татьяна Андреевна сквозь кружение в собственной голове, разглядывая Клауса.
Она и не помышляла, что полёты на самолётах так укачивают, но так оно и было — вы-то знаете!
Вам и не такое известно!
ПОИСКИ
К вечеру Гущин снова зашёл на квартиру к Панковой, но дверь была на замке, и записка, которую он повесил на ручку, болталась и шевелилась от ветра из раскрытого окна. Он медленно вышел на улицу и огляделся…
— Здравствуйте-здравствуйте!..
— Здоровьица вам! Здоровьица!!!
— Настроеньица!..
Старший лейтенант Гущин поднял глаза. Напротив его раскланивались две бабки.
— Многоуважаемые гражданки, вы Андреевну не видели сегодня?
— Ни сегодня! — подскочила первая бабка.
— Ни вчера, — притопнула вторая.
— Ни позавчера!
— Ни того дня…
— Ладно, дамы! — Гущин устал слушать и откланялся.
Куда могла пропасть семидесятивосьмилетняя бабушка, если из больницы она-таки вернулась домой? Сама — на своих ногах, и вышла оплачивать коммунальные услуги. Не дошла до сберкассы, — проверил Юрий Тимофеевич; и в булочной на углу её не видели, — обстоятельно вспоминала и не вспомнила Панковой контролёр-кассир той самой кондитерской. Оставалась Вайолет, которой Татьяна Андреевна собиралась вернуть сумку, билет и паспорт…
— Вайолет — винегрет, — шёл и повторял Юрий Тимофеевич. — Имя какое-то не татарское. Может, Виолетта?
«Коза старая — чего ты ищешь — упала на улице — оттуда в морг — никто и не хватится… Задала мне работу!» — шёл и утюжил про себя любимую учительницу старший лейтенант.
АХ, ЭТА НОЧЬ!..
Кровать, на которой спала эту ночь Танечка, была раза в четыре больше её собственной — не кончалась и не кончалась. Танечка даже заблудилась в ней, когда ночью захотела в туалет. Едва сползла и уже бегом помчалась — и успела!
Утром она прихорошилась перед зеркалом и вышла из комнаты.
Дом, в который она попала, был исключительно неплох: в нём даже пахло, как в бору, фиалками. Танечка шла по мягким ступеням лестницы на первый этаж и напевала…
«Серьга в правом ухе — гей, а у него — в левом! Не гей!» — думала Танечка, разглядывая складного и незнакомого мужчину на кухне. Тот варил кофе и курил. Танечка кашлянула, он обернулся, вытаращил глаза, кофе взорвался и вылилось на плиту!..
И утром состоялся их первый несладкий и решающий разговор (вчерашний не считается):
— Ма, ты не похожа на себя… Ты много там пила, мама? — наливая в две стеклянные чашки остатки кофе, спросил мужчина и, не скрывая отвращения, посмотрел на неё. Потом достал очки и надел их.
— Где? — покраснела Танечка.
— В России, — докурил марихуану мужчина, похожий на пригожего молочного поросёнка. — У тебя и голос изменился и цвет глаз, — добавил он.
— Разве? Ты кто? — удивилась Танечка, к утру напрочь забыв, что она теперь — не одна. — Разве у меня есть сын?
— Не шути так, ма! Я Иосиф… твой сын! — строго поправил её Иосиф. — Ты пойдёшь сегодня в магазин?
— За хлебом? — спросила Танечка, принимая из его рук чашечку кофе.
— В наш, ма! — Сын пристальней взглянул на Танечку. — У нас два магазина: шляп — внизу и брюссельские кружева — на углу площади Мармелад.
— Правда? — испугалась Танечка, расплескав кофе.
— Мама! — строго повторил сын. — Не шути так! Ты в какой сегодня?
— Я — в кружева, — сказала Танечка, подумав. — А зачем мне туда идти, сынок?..
— Посидишь за компьютером.
— А, ну конечно, — сразу согласилась Танечка и пошла за угол. Там действительно весь в кружевах утопал маленький магазинчик с продавщицей внутри.
— Хелло, Вайолет! — сказала ей девочка с распущенными волосами и встала.
Танечка села на её место и огляделась… В магазин зашли две покупательницы, продавщица кинулась к ним.
Татьяна Андреевна сфокусировала свой взгляд на мониторе. И сама не заметила, как продолжила раскладывать начатый «пасьянс».
Вечером состоялся второй решающий разговор.
Он вошёл в дом и первым делом закурил — вчера должна была прилететь из России его мать, и он встретил её, но…
Мать была не похожа на саму себя!.. Когда Клаус-Иосиф снимал зеркальные очки — перед ним стояла какая-то странная и подозрительная старуха с грустными глазами… Он их быстренько надевал и, в дыму она снова становилась похожа на его мать.
Танечка, напевая, вошла с улицы в дом, и снова наткнулась — сначала на дым, потом на подозрительный взгляд. И машинально сняла шляпу.
— Мамочка! — увидев бинты на её голове, ужаснулся Клаус-Иосиф. — А платье?.. И туфли? Что с тобой случилось в России?..
Танечка наклонила голову и посмотрела на своё платье. Когда-то оно обтягивало Танечку и сидело на ней, как перчатка на красивой руке, но сейчас висело на её длинной фигуре ночным вискозным балахоном.
— Не помню, — честно сказала она, повторив интонацию заядлого второгодника, и вдруг обратила внимание на свои сбитые ботинки и спущенные чулки, в которых угодила в больницу ещё позавчера!
— Я ж забыла переодеться! — потеряла дар речи, всегда аккуратная по части костюма Танечка.
— Ма, ну почему ты не оденешься в свои вещи? — у Иосифа выступили от дыма слёзы, он снял очки и обнял её, как большую костлявую пушинку. — Мамочка, что там произошло? Скажи мне, мам!..
— Там многое произошло, — сказала Танечка и осеклась. И, слава богу, что промолчала.
Поношенное Танечкино облачение глядело на неё с пола.
Танечка надела на себя «мокрый» шёлк цвета «электрик», взглянула в зеркало и больше не стала смотреть категорически.
— Ну почему это платье появилось на мне только в семьдесят восемь с половиной лет? — спросила Танечка шёпотом.
— А с другой стороны — оно могло не появиться вообще! — сказал голос у неё за спиной. Татьяна Андреевна оглянулась и погрозила пальцем…
Там никого не было!
— «НЕ БЕЙ ХВОСТОМ!» —
говорил Клаус-Иосиф семейному коту, когда тот злился на сухую еду в миске. И так каждое утро. Татьяна Андреевна даже начала к этому привыкать.
— Сколько я здесь? Да почти уж неделю! — спросила и сама себе ответила Танечка. Голова у неё прошла и не кружилась, и она соорудила на ней кудри с одной стороны, а с другой — гладкие волосы!..
«Когда же он поймёт, что я — ему не мать?» — каждый день вглядывалась она в сына, а Клаус-Иосиф на неё больше не смотрел, а если поглядывал иногда — то мельком, кивая и шмыгая носом.
«Признал, выходит, меня за мать свою!» — решила Танечка, откликаясь на «Вайолет».
Как и вчера, она сидела в лавке на углу площади Мармелад.
Был день. Она задремала и не увидела, как в кружевную лавку зашёл незнакомец, он долго глядел на кружево, за которым, вглядываясь закрытыми глазами в компьютер, сидела Танечка.