Страница 2 из 8
На столе лежала записка, написанная чудесным крупным почерком…
— «Мне нужно… вернуть Вайолет… билет и сумку, — прочитал Юрий Тимофеевич вслух. — Купить хлеба… Заплатить за газ со светом…
Где ты, Юрик?.. У меня болит голова…»
Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и задумался.
Он также молча и нахмурившись, проверил кухню — газ, зашёл в ванную — вода не лилась, электроприборы в двух Танечкиных проходных комнатах не были включены в розетки. Юра закрыл шпингалеты на окнах и вышел на лестничную площадку.
Закрыв ключом с гвоздя Танечкину дверь, Юрий Тимофеевич стремительно стал решать, с чего начинать поиски… Повернулся и вздрогнул — с лестницы на него пристально смотрела незнакомая толстая бабушка. «Наверное, поменялась с кем-нибудь?» — подумал Юра и сделал шаг к ней, доставая из цивильного костюма удостоверение.
— Вы видели её после больницы? — Забирая удостоверение, Гущин быстро добавил: — И что она сказала?.. Как она себя вела?
— Как обычно, вот только, — дотошная бабушка помялась.
— Что?! — быстро спросил Юрий Тимофеевич.
— «Есть нужно часто и помногу!» — сказала она. Бабушка выпалила это и запнулась, видимо, не решаясь повторять всё, что Татьяна Андреевна сегодня наговорила ей.
Гущин усмехнулся:
— На неё не похоже, — представил он субтильную Панкову. — И это всё?..
— «Замуж надо выходить не меньше десяти раз!» — Бабушка удивлённо развела руками. — Да-а-а!.. Так и сказала.
— Да не могла она такого произнести, — засмеялся Гущин. — Она и замужем ни разу не была!
— «Но самое главное — не умирать!» — не слушая старшего лейтенанта, закончила бабушка и рубанула воздух рукой.
— Мудрая!.. — согласился Гущин.
— С ума сошла! — шёпотом сказала соседка. — Как же не умирать-то?.. Хочешь-не хочешь, а сами понимаете… — тихо закончила она.
— Понимаю, — вздохнул Юрий Тимофеевич, спускаясь с ней на третий этаж.
Когда Гущин зашёл в квартиру посмотреть на лошадь, на него с пола пристально глянул пятилетний карапуз в усах из варенья. Сзади на ковре стояла та самая серая лошадь в яблоках — взнузданная и в седле.
Старший лейтенант взял её в руки и приподнял:
— Килограмма три с половиной?.. — взвесил лошадь он.
— Отдаааййй! — прыгнув Гущину на правый ботинок, завопил карапуз.
— Шалва, ты дядиной ножке бо-бо сделаешь! — басом усовестила карапуза бабушка.
— Ничего, дяде почти не бо-бо. — Юрию Тимофеевичу пришлось вернуть лошадь.
— Я знаю её только с хорошей стороны, — провожая лейтенанта, сказала соседка. — Славная была старушка…
— То есть — как?.. — насторожился старший лейтенант.
— Была и есть! — торжественно поправилась соседка и поспешила закрыть за ним дверь. — Но сами знаете, какое у нас движение на перекрёстке! — высунулась она через секунду.
Гущин спустился на первый этаж, постоял и вышел на улицу, в кармане его лежал ключ от квартиры любимой учительницы. Сам Юрий Тимофеевич жил на соседней улице. Также запасные ключи имелись у подружки Панковой на втором этаже, которой сегодня не было дома, как ей Юра долго не звонил. Даже постучал с минуту — подружка плохо слышала.
Никого дома не было. Или же глухая старушка крепко-накрепко спала.
Одно из двух.
ФАРТ
Когда инспектор Гущин, вернувшись в кабинет, который он делил с тремя инспекторами, листал сводки происшествий…
…Татьяна Андреевна в своём сером плаще стояла у стойки вылета аэропорта Шереметьево и вглядывалась в толпу пассажиров, она всё узнала про самолёт в Голландию: он вылетал ровно через час сорок пять минут.
«Не всё так плохо, — твердила про себя она, уставшая до этого стоять в центре зала. — Если бы не сумка, я бы никогда не увидела аэропорт. А тут — красиво…»
Татьяна Андреевна стояла, разглядывая группы людей, и ждала. Она держала пушистую сумку так, чтобы её сразу увидела растеряша из Амстердама.
На Панкову никто не обращал внимания.
Огромный пассажиропоток в тот день захлестнул воздушный вокзал Шереметьево.
Через час Танечка заволновалась по-настоящему — что сумка, подумала она?.. И вытряхнув из неё шляпу, надела на себя, а через десять минут вытащила чудесные серьги, которые при ближайшем рассмотрении оказались вообще-то клипсами, и надела их также, прищемив непривычные к подобной красоте уши, а паспорт и билет взяла в руку и помахала ими.
И тут к ней подошли двое.
— Пройдёмте с нами, мадам, — взглянув на билет, сказал высокий конопатый блондин со значком на левой стороне синей форменной куртки. «СЕКЬЮРИТИ» — прочитала Татьяна Андреевна пересохшими губами. И голова у неё закружилась…
Её взяли под руки и повели, Танечка шла, оступаясь… Она ни слова не понимала; сперва один, потом второй, вежливо наклонялись и что-то выспрашивали, потом девушка в форменной синей блузке принесла ей сок.
Татьяна Андреевна не сделала ни глотка, только загадочно улыбалась, у неё страшно болела голова; и вместе с толпой бело-розовых туристов она оказалась на борту лайнера. Никто не заметил её старого серого плаща в той пушистой ватаге западноевропейских стариков. Танечка села на место у окна и, пригубив шампанского, посмотрела по сторонам.
Ей вдруг стало интересно. Ей давно не было так интересно, как сейчас, и она захохотала. Не очень громко, но весело!
— Весёлая фрау, — сказал ей стюард, забирая пустой бокал.
Самолёт уже взлетел, а Танечка всё хохотала, кто-то тоже начал улыбаться, а кто-то обиделся, но всё это было уже неважно.
Причём — навсегда.
Танечка Панкова вдруг поняла, что живёт.
— Не будите меня, — попросила она седого немца, вспомнив фразу из учебника.
— О, фрау! — развёл руками герр, показывая белоснежную челюсть с непомещающимся во рту языком. — Я-а! Я-а!..
— Ты! Ты! — передразнила его Танечка заплетающимся языком.
Шампанское с непривычки оказалось необычайно крепким, и сон не заставил себя ждать.
«Как же я в Амстердаме с амстердамцами говорить-то буду?» — проснувшись, задала себе вопрос Татьяна Андреевна и, отстегнув ремень безопасности, пошла в туалет. Ножки бежали сами, «как на пружинках», самолёт ей нравился… Такой она была всю свою жизнь, за это её и любили ученики.
— Кола? Бренди? Сок? — спросил её прежний стюард по возращении.
— Мне бы шампанского, — разгулялась Танечка под восхищённые взгляды немца.
И снова заснула!.. И спала бы долго. Не меньше часа, но самолёт делал круг, подлетая к Амстердаму и в сумке, которую она кинула в ногах, вдруг послышалась музыка…
Она не вняла настоятельным просьбам стюарда ещё в Москве отключить все телефоны. Она просто забыла про чужой телефон в сумке.
Когда Татьяна Андреевна взяла запевшую «Моцартом» трубку, то сначала не разобралась, о чём говорит голос из неё… Но на десятом слове вдруг начала различать смысл сказанного.
— Мама! Мама! Не молчи только, — сказал мужской голос, и Танечка поняла — с ней говорит её сын. — Клаус-Иосиф! — первым делом представился он. Какой сын?.. Танечка ни разу так и не взяла на себя ответственности хоть кого-нибудь родить.
«Ты не мой сын!» — хотела признаться Танечка, но на всякий случай отозвалась:
— Что, мальчик мой???
— Ма, я жду на выходе пять-«Д»!
………………………………………………………………………………………………
Татьяна Андреевна и не заметила, как после удара лошадью по голове вдруг заговорила на трёх языках. Причём бегло!
И в нашей истории — это ещё не самое удивительное.
Продолжим?
Я-а! Я-а!
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА
«5-Д» — висела в самом центре зала красно-белая пятерня с цифрой! Панкова Татьяна Андреевна, как сомнабула, потопталась, глядя по сторонам, и, зевнув, ступила на движущуюся дорожку. Её слегка занесло с непривычки, но она устояла и удержалась…
— Молодец, Танька! — сказал ей вслед немец-сосед.
Жёлтый сыновний автомобиль с наваленными на переднем сиденье журналами и пакетом…
— Щас, ма, — подпрыгнул и чмокнул Татьяну Андреевну прямо в шляпу сын. И кинул журналы на заднее сиденье. — Ма, после Москвы ты стала выше?! Ешь, ма! — И вручил ей пакет. — Ма, а где багаж? — Клаус-Иосиф огляделся.