Повести и рассказы

— Ты хорошо их помнишь, эти груды камней, да?

— Помню, Славчо.

— Отлично, превосходно, — вставил опять Ахмед-ага.

Вдруг турок отлетел на два шага, перекувырнулся и упал навзничь, затылком об пол. Внезапный шум падения сменился тишиной. Турок не шевелился. Кровь залила ему голову, стала впитываться в землю. Тонкой струйкой потекла изо рта.

Вылкана стояла окаменелая.

Славчо весь дрожал, пронзая жертву безумным взглядом… Разбойник улучил мгновенье, когда Ахмед-ага близко подошел к нему, и пнул его своей гигантской ногой в живот. Он вложил в этот удар всю мощь и проворство своих железных мускулов, всю ярость раздраженного зверя, все свое клокочущее озлобление, всю жажду мести, все отчаянье. Он так рассчитал силу удара, чтоб после него турок вскрикнуть не мог. От этого зависела его жизнь, его спасение. И турок не вскрикнул.

— Вылкана, возьми его нож и перережь веревки, — скомандовал Славчо жене.

Вылкана, очнувшись, тотчас вошла в свою роль. Она перерезала веревку, которой муж был притянут к столбу.

— Погоди: еще здесь, — сказала она и принялась резать другую веревку, которой были опутаны руки Славчо за спиной.

— Не нужно, — возразил он, и в тот же миг веревка, уступая его нечеловеческому усилию, затрещала и разорвалась.

Избавившись сразу от всех оков, Славчо бросился к трупу, снял с него пистолеты, сунул их себе за пояс, выхватил нож из дрожащих рук Вылканы, вонзил его в грудь турка и открыл дверь.

— Постой. Сперва я.

И выбежал на лестницу, чтоб расчистить путь. К счастью, запти, накрывшись накидкой, дремал. Услыхав поблизости торопливые шаги, он поднялся и крикнул:

— Это ты, Ахмед-ага?

Тогда Славчо наклонился с верхней ступени, где был в этот момент, хватил запти ятаганом по голове, одним ударом усыпив его на месте.

Ворота оказались запертыми. Ночь же стояла темная. Славчо остановился в нерешительности. Но после минутного колебания повел жену к хлеву; там он влез на его пологую крышу, подал жене руку, поднял ее к себе — и оба спрыгнули на улицу.

В это самое мгновенье раненый запти на лестнице не то крикнул, не то скатился вниз — только произвел какой-то шум и разбудил дворовых собак. Почуяв кровь, умные животные залаяли, и вскоре все село наполнилось зловещим собачьим лаем, а двор чорбаджи Недю — криками и суматохой запти.

Перед рассветом двое беглецов были уже далеко: на склонах Стара-планины, где-то возле Влашко-села. Славчо не оставил жену в Бели-Меле, хорошо зная, что она пострадала бы вместо него от мстительности турок. Ей ни в коем случае не удалось бы уверить их, что она не виновата в убийстве Ахмед-аги — ребенку было бы ясно, что не кто иной, как она, убила его, чтоб освободить мужа от веревок. Турки даже и раздумывать не стали бы над этим… Славчо с женой бежали без оглядки, движимые одним и тем же чувством, не размышляя о последствиях, какие могло повлечь за собой бегство Вылканы. Только на рассвете, присев отдохнуть на высокой горной луговине, защищенной с востока буковой рощей, вспомнили они о том, о чем забыли подумать: Вылкана встревожилась о ребенке и о доме. Она все бросила на произвол судьбы! У нее не было родных в Бели-Меле, на кого можно было бы рассчитывать в том смысле, что они возьмут к себе Владко и сохранят дом. После того как опасность миновала, эта новая угнетающая забота целиком овладела ее сознанием.

— А как же Владко? Как дом? — невольно вскрикнула она с болью в сердце.

— Черт с ним, с домом! — проворчал Славчо, поправляя на ноге обмотку.

— Ты не ходил за скотиной, Славчо, так тебе все нипочем… — возразила Вылкана. — Когда гайдук о доме заботился?

— У меня только по Владко душа болит. А дом — пропади он пропадом!

Славчо, нахмурившись, стал зорко всматриваться в буковую рощу, словно стараясь что-то там разглядеть.

— Да и я о Владко говорю… — сказала Вылкана. — Кто теперь за ним присмотрит, за бедненьким?.. Убьют они его… Что же нам делать, Славчо?

— Что делать? Идти дальше!

— Дальше, дальше, господи боже!.. А Владко-то как же? — простонала она, но строгий взгляд Славчо остановил ее.

Видимо, Славчо имел причину быть строгим, или его тревожило какое-нибудь дурное предчувствие.

Близилось утро. На востоке занималась заря. Утренний ветерок пробежал по веткам буков. Отдаленные шумы пробуждающейся природы донеслись и сюда; жизнь дала почувствовать свое первое трепетание… Со стороны Влашко-села послышалось пенье петухов, — их хриплое кукареканье разогнало дремоту сонного воздуха. Над головой беглецов зашелестели ветки; сквозь листву пропорхнула какая-то птичка и пристроилась где-то тут же, чтобы дождаться первых лучей восхода.

Некоторое время Славчо и Вылкана молчали. В голове у них роились печальные мысли… Беглецов окружала полная неизвестность. День застал их в горах, раздетых, голодных, беззащитных, преследуемых… Вылкана горько вздыхала: душа ее была полна думой о Владко, глаза — слезами. Мучительной, немыслимой была для нее разлука с милым маленьким сыном; но мужу она не могла пожаловаться; его лицо тоже было мрачно: наверно, те же, а то и еще более тяжелые мысли не давали покоя. Почему он такой настороженный? Или его еще не покинул страх перед турками?

— Что это ты все прислушиваешься да всматриваешься, Славчо? — спросила она.

Славчо на самом деле все время прислушивался; с лица у него не сходило выражение озабоченности; напротив, по мере приближения дня эта озабоченность росла. Гайдуцкая жизнь выработала в нем привычку держать ухо востро; он мог весь обращаться в слух, и до него достигал малейший шум в окрестности; его чувствительная барабанная перепонка воспринимала самый ничтожный шорох или другой неопределенный, невнятный звук и тотчас распознавала, чем он вызван и откуда исходит. Видимо, и на этот раз Славчо уловил такой звук, сильно его беспокоивший.

Он сделал жене знак молчать, а сам встал и начал опять вслушиваться.

— Листья шелестят от ветра, — заметила Вылкана, чтоб успокоить мужа и самое себя, так как в самом деле слышала только шелест ветвей или думала, что слышит только его.

— Нет, шаги, — прошептал Славчо.

— Шаги? Какие шаги?

Она тоже встала и начала прислушиваться… Новое дуновение ветра сделало разные шумы в воздухе и в долинах более ясными.

— Кажется, правда: кто-то идет.

— И не один… — добавил Славчо.

— Кто б это мог быть, Славчо? — тревожно спросила Вылкана.

— Запти… Нас ищут… — ответил он, понизив голос.

Как известно, летнее утро приходит быстро, чуть не бегом. Через несколько минут беглецы увидели, что уже совсем рассвело и деревья вокруг пропускают сквозь свои черные сучья яркие проблески дневного света… Все предметы обрисовались отчетливо… Этот внезапный рассвет сделал положение беглецов чрезвычайно опасным, почти безвыходным.

Шум шагов становился все более заметным и устрашающим. Но голосов не было слышно: видимо, приближающиеся шли осторожно и старались не шуметь, чтоб самим лучше слышать.

По тем временам появление турецких запти в этом глухом горном краю Болгарии было для них не всегда безопасным; здешние поселяне, вместе с дикостью нравов, хранили еще дух свободы и независимости. Появление турецкой власти, подымая тревогу в селах, грозило ей самой неприятностями и даже бедой. Были такие лесные трущобы, где никогда не ступала нога запти — места, подчиненные его величеству султану лишь формально, тамошние жители не платили податей, так как никто не решался идти их взыскивать. Эти дикие темные углы были вроде страны албанских мирдитов. Запти — ибо Славчо не ошибся в своих догадках: это они двигались по его следу — поступили крайне опрометчиво, бросаясь в этот гайдуцкий край преследовать разбойника: здесь все было против них, они не знали местности и не могли рассчитывать на получение верных сведений и вообще на какое-либо содействие со стороны крестьян. Но столь дерзкое и неожиданное ночное убийство двух их товарищей привело их в бешенство, и они, откинув всякий страх и другие соображения, пустились вдогонку за убийцей или убийцами. Быть может, это пренебрежение опасностью имело и другую причину: страх ответственности перед начальством за бездействие после зверского убийства двух мусульман.