Страница 67 из 123
Наблюдатель, услышав шаги, окликнул меня, узнал, в ответ на мой вопрос ответил:
— Ничего впереди не слыхать, не видать.
Я перебрался через траншею и зашагал дальше, к окопу боевого охранения. Тьма, казалось, стала еще плотнее. Даже далеких отсветов немецких ракет впереди, хоть смутно, но видных в предыдущие ночи, теперь не было и признака. Кругом стояла тишина, все в степи спало. Только слышалось, как под подошвами сапог шелестит трава. Днем, если поглядеть вперед, за наши позиции, на сколько охватит глаз — ровная степь, без единой складочки или лощинки. Раздолье для танков, и никаких естественных ориентиров. Наши артиллеристы, на случай, если немецкие танки дойдут сюда, подготовили ориентиры рукотворные — вешки. Самые ближние стоят примерно в километре впереди наших позиций, на уровне нашего боевого охранения. Огонь по всем предполагаемым рубежам, где могут появиться вражеские танки, подготовлен, все нужные расчеты сделаны, пушки стоят наготове, на оборудованных огневых позициях, артиллеристы — возле своих пушек. Спят, конечно, но если понадобится, в считанные минуты откроют огонь. Только едва ли немцы станут наступать ночью, в такую кромешную тьму, излюбленное ими время для начала наступления — рассвет.
…Темень и тишина. Словно ни души нет на многие километры вокруг — ни огонька, ни звука, как в необитаемом пространстве. Я, ночь, степь, и больше никого — один под закрытым тучами непроглядно-черным небом. Но как много глаз зорко всматривается сейчас в эту ночную темноту, сколько ушей настороженно слушают тишину! Впереди нас, на первой и второй оборонительных полосах, и у нас, на третьей… На своих местах наблюдатели, телефонисты, готовые тотчас же передать тревожное донесение и принять боевой приказ. Кто-то не спит и в штабах — в полковом, дивизионном и выше. И в Москве, в Верховной Ставке. И, наверное, в этот полуночный час и в других батальонах и полках, по всему необъятному фронту, от позиции к позиции ходят, как и я бреду сейчас по степи, проверяющие бдительность командиры. Спят солдаты в траншеях, землянках, блиндажах, а то и просто под ночным небом. Но армия не спит, армия наготове…
Я шел, прикидывая в уме, далеко ли еще осталось до окопа боевого охранения. Днем я вышел бы на него запросто. Но сейчас, в темноте… Направление я взял как будто правильное. Но что-то долго иду…
Слева в темноте промаячила вешка-жердочка с привязанной на верху тряпицей. Такие ориентиры стоят дальше, чем находится окоп боевого охранения. Неужели я прошел мимо? Надо вернуться!
Я повернул и пошел. С каждой минутой тревога все сильнее охватывала меня: окоп боевого охранения должен быть совсем близко, а я все иду и иду… Неужели сбился? Но не кричать же! Я — поверяющий и не должен вести себя как заблудившийся мальчишка…
— Стой, кто идет?
Я даже присел от неожиданности.
— Стой, стрелять буду!
— Да не стреляйте, свой я!
— Кто свой?
Я назвал себя.
— Не знаем такого!
Голос моего невидимого собеседника был совсем юный, почти мальчишечий, звучал испуганно.
— Да как же не знаете! — спешил я объясниться. — Меня в батальоне каждый знает!..
Впереди в темноте заговорили вполголоса — видимо, о чем-то советовались. Потом другой голос — уже не мальчишеский, а солидно басовитый — спросил:
— Какого батальона?
— Капитана Собченко!
— Нет у нас такого капитана!
Я испугался: «Куда меня занесло?» Для этих бойцов я — неизвестная личность. Задержат, начнут выяснять, вот будет канители — и конфуза потом, в батальоне, не оберешься…
Продолжая объяснять, кто я такой и почему оказался здесь в ночной час, я тем временем подошел вплотную к бойцам, окликнувшим меня. В темноте видны были лишь их головы, торчавшие над землей, — бойцы стояли в глубоком окопе, направив на меня два автомата.
— Прыгайте сюда! — не то предложил, не то скомандовал старший из них. — И вот тут сидите! — показал он на край окопа, когда я оказался уже в нем.
— Некогда мне сидеть! Я пойду…
— Но, но!.. — боец наставил на меня автомат.
— Да вы что, в плен меня берете, что ли?! — возмутился я. — Я же сказал вам, кто я такой!
— Мало ли что вы говорите!.. — По голосу бойца я чувствовал, что он колеблется: поверить мне или нет? Возможно, и его смущала перспектива выслушивать насмешки товарищей: своего, мол, в плен взял! Но чувство бдительности было сильнее. Я понимал его, и сам, наверное, усомнился бы, если бы ночью со стороны противника появился неизвестный человек, хотя бы и одетый в нашу форму.
— Ладно! — сказал я. — Побуду здесь, а вы доложите своему командиру. Или отведите меня к нему.
— Не можем отлучаться, пока смена не придет.
Что оставалось делать? Я завернулся в плащ-палатку и улегся в конце окопа. Все равно до утра никто меня не хватится: Собченко сказал, что результаты проверки обсудим утром. А утро вечера мудренее.
Молодой боец, стоявший возле меня, отошел к своему товарищу в противоположный конец окопа. Они заговорили вполголоса, почти шепотом, но в ночной тишине я довольно отчетливо слышал их голоса.
— Ты его карауль! — наставлял старший младшего. — А я буду наблюдение вести.
— А если побежит?
— Тогда стреляй!
Молоденький боец подошел ко мне, опасливо остановился шагах в пяти, держа автомат на весу.
— Смотри, не засни! — сказал я ему. — А я посплю.
И я действительно, успокоенный тем, что нахожусь под надежной охраной, вскоре погрузился в сон.
Разбудили меня голоса: пришла смена. Уже начинало светать. С приведшим смену сержантом я быстро «отрегулировал вопрос», кто я такой и куда попал. Оказывается, сбившись в темноте с направления, я взял так далеко в сторону, что набрел на окоп боевого охранения другого батальона нашего же полка.
Теперь-то я знал, где искать боевое охранение нашего батальона, и поспешил туда. Конечно, поздновато. Но еще успею проверить, не спят ли: на рассвете сон крепок.
Свое боевое охранение я нашел безошибочно, там было все в порядке. Чувствуя себя неловко, но все же с сознанием исполненного долга, я вернулся и доложил комбату о результатах проверки. Хотел было умолчать о своих ночных скитаниях, но передумал: будет хуже, если Собченко случайно узнает о моем конфузе не от меня.
— Ну, здорово! — слушая меня, Собченко заразительно смеялся. — Значит, бдительность на высоте, коль поверяющего в плен взяли! — и добавил уже серьезно: — Командир полка приказал: каждую ночь проверять, как ведется наблюдение за передним краем. И сказал, что будет вперед высылать полковую разведку. Таково указание комдива.
— Зачем? — удивился я. — Впереди же наши части.
— Приказано — значит, надо. А вдруг где-нибудь впереди немец прорвется? Он воевать умеет. И мастер на всякие фокусы.
…Затишье продолжается. Сводки Совинформбюро неизменно спокойны. Но с каждым днем все более явственным становится ощущение нарастающей тревоги. Зачастили в батальон разные проверяющие и поверяющие — не только из полка, но, случается, и из штаба дивизии. В полковые тылы подвезли снаряды, патроны, мины, гранаты. Все чаще пролетают над нами одиночные самолеты — на большой высоте трудно разглядеть: свои или немецкие. По приказу свыше форсируем окопные работы: к готовым траншеям ведем ходы сообщения, устраиваем запасные и ложные позиции — такая работа может быть, по существу, бесконечной. Приезжающие один за другим из штаба дивизии, а то и из штаба армии поверяющие придирчиво изучают качество работ, и каждому из них кажется, что сделано еще мало. Мы роем да роем.
В один из этих дней Бабкин затевает со мной совершенно неожиданный для меня разговор.
— Послушай, — говорит он, — давно я к тебе приглядываюсь: по службе ты старательный, политически подкованный на все четыре ноги — вот как бойцам по газетам все до тонкости объясняешь. Наверное, и на гражданке на хорошем счету был?
— Да не ругали, — отвечаю. — Даже грамоты и премии, бывало, получал.
— Ну вот я так и думал. Но скажи, пожалуйста, почему ты беспартийный? В партию никогда не подавал?