Музыка и тишина

Она смотрит на свое отражение в зеркале. Шарлотту Клэр всегда огорчало, что природа не наделила ее красотой брата, но в этот вечер она находит себя красивой. Наконец все готово: платье зашнуровано, на шее простая нитка жемчуга, и ее вдруг охватывает страстное желание сейчас, в эту минуту, оказаться рядом с Джорджем, ей не терпится, чтобы вечер поскорее начался. И ни одного его мгновения она не упустит, не потратит впустую. А что, если это последний вечер в ее жизни или в жизни Джорджа? Что, если ее будущее не продлится дольше этой прекрасной ночи?

Она торопливо сует ножки в белые шелковые туфли, хватает веер и, бросив последний взгляд в зеркало, готовится спуститься туда, где ее ждет музыка, туда, где ее ждут чудеса.

Холл украшен гирляндами остролиста и тиса, и платье Шарлотты, сшитое из шелка и бархата (наряд, который эта дочь деревенского пастора, возможно, наденет один или два раза в жизни), под стать красному и зеленому цветам веток, срезанных в рощах Кукэма. Густые цвета оттеняют белизну ее кожи и подчеркивают черноту ее волос.

Поборов искушение показаться родителям, которые облачаются в свои скромные наряды в соседней комнате, Шарлотта решает не тратить на это время, поскольку сейчас ей необходимо быть рядом с Джорджем, необходимо почувствовать живое тепло его руки, услышать его голос, его смех… Ей необходимо увериться, что он действительно существует.

В ту минуту, когда она начинает спускаться по лестнице, он возвращается в холл. Он останавливается и, гладя подбежавшую к нему собаку, смотрит вверх.

Шарлотта Клэр — женщина отнюдь не тщеславная, но сейчас она понимает, что сладостными мгновениями ее медленного движения навстречу горящим обожанием глазам Джорджа следует наслаждаться как никакими другими минутами ее жизни, что с каждым шагом в ней растет уверенность в своем совершенстве. О чувствах, которые испытывает сейчас Джордж Миддлтон, она может лишь догадываться, но если истина поддается выражению, то все ее догадки бесконечно далеки от реальности.

Ведь Джордж Миддлтон знает, что, каким бы ни было их будущее, эти мгновения он запомнит до конца своей жизни.

— Маргаритка, — шепчет он. — О Маргаритка…

Он протягивает руку, привлекает Шарлотту к себе и кружит ее, как маленькую девочку, целуя в шею, в щеки, в мочки ушей.

— Как вы прекрасны! — почти задыхаясь, говорит он, отстраняя ее от себя на длину вытянутой руки, словно картину, которая приводит его в восторг. — Никакое другое платье не подошло бы вам больше. Ни одно. Это платье дожидалось вас двадцать четыре года.

Шарлотта улыбается и, все еще крепко сжимая руку жениха, одобрительным взглядом осматривает его камзол цвета бургундского и буйное цветение кружев.

Джордж Миддлтон смеется.

— Маргаритка, — говорит он, — по вашим глазам я вижу, что вы несколько удивлены.

— Да, — говорит Шарлотта, — но лишь потому, что я привыкла к другому Джорджу…

— Скажите откровенно, у меня такой вид, будто я вылез из дыры в белом бланманже{96}?

— Нет! — отвечает Шарлотта. — Совсем нет, дорогой. Я бы сказала, что вы больше похожи на королеву пудингов.

Весело рассмеявшись, они самозабвенно обнимают друг друга, как дети иногда обнимают кукол.

Час за часом под звездным небом дожидаются кареты, бьют копытами лошади, и даже обитатели леса подкрадываются к опушке посмотреть, что нарушает привычную тишину кукэмской ночи.

В полночь поднимаются тосты за новый год, за поразительный успех операции по удалению камня, которая спасла жизнь Джорджу, за мастерство хирурга, за силу духа семейства Миддлтонов, за милосердие Божие, пощадившее драгоценную жизнь, и, наконец, за будущее Джорджа и Шарлотты и за весеннюю свадьбу, которую все с нетерпением ожидают.

Затем снова начинает звучать музыка, на стол ставятся новые бутылки вина, пудинги, конфеты, засахаренные фрукты, и гости распускают корсеты, вновь и вновь наполняют бокалы и тарелки, отирают пот со лба и приглашают своих партнеров на еще один танец.

Собравшиеся на кухне кучера едят пироги и пьют пиво, и, когда слуги сообщают, что «уезжать пока вроде никто не собирается», общее веселье становится еще более шумным, более неуемным и безоглядным. Запасы пива уменьшаются на глазах. Кости жареного барашка и поросенка дочиста обглоданы. Неожиданно обнаруживается, что бесследно исчез целый поднос миндальных пирожных, предназначенных для господских столов.

Джорджу Миддлтону обо всем этом ничего не известно, однако он одобрил бы поведение своих слуг, поскольку этой ночью он одобрил бы все, что угодно. Даже тех соседей, которых он не слишком любил. Наблюдая, как они лихо отплясывают жигу или делают неуклюжие попытки грациозно склониться в менуэте, он от души прощает им их тщеславие и бесцеремонность, их склонность спорить по любому поводу, их недавние попытки женить его на своих уродливых дочерях. Он даже находит, что любит их. Любит даже их дочерей. Вместе с Шарлоттой они переходят от стола к столу и с нескрываемым радушием пожимают протянутые к ним руки.

— Маргаритка, — говорит Джордж Миддлтон, — благодаря вам я теперь способен воспылать любовью ко всему миру!

Окутанные потоками света, знакомые с немногими, но готовые поговорить со всеми, кто сидит рядом, Преподобный Джеймс Клэр и его жена Анна счастливы, как и все в этой компании. Кажется, что каждое мгновение этого великолепного пиршества раскрывается перед ними черта за чертой характер их будущего зятя. Они видят, что Джордж Миддлтон отнюдь не лишен душевной широты и такта. Они понимают, что он обладает чувством юмора и умеет смеяться. Если раньше они сомневались в его щедрости, то теперь их сомнения рассеялись. Разве весь этот вечер не выражение любви Джорджа к Шарлотте? И, воочию видя проявление этой любви, Джеймс и Анна Клэр наконец-то знают, что их второе дитя, которое им всегда казалось не таким чудесным, как первое, дождалось своего времени и стоит на пороге чудесного будущего.

Но самый впечатляющий сюрприз Джордж Миддлтон приберег на конец вечера.

Около часа ночи, когда луна опускается за высокие кедры и мороз сковывает колеи, проделанные каретами на грязных дорогах, на подъездной аллее появляется раскрашенная кибитка. Из нее вылезают пятеро мужчин в ярких вышитых одеждах и диковинных шляпах, какие носят цыгане.

В дом они не входят и, словно не замечая мороза, ставят на каменную террасу, окаймляющую южный фасад Кукэм-Холла, один-единственный пюпитр.

В доме еще шумно танцуют, и цыгане спокойно ждут, держа в руках струнные инструменты; их видят только два или три кучера, которые вышли, чтобы накрыть лошадей одеялами.

В веселье наступает пауза, и на террасе появляется Джордж Миддлтон. Он пожимает цыганским музыкантам руки, дарит им кошелек с тридцатью шиллингами и бутылку сливового бренди и возвращается в дом. Встреча проходит почти без слов, поскольку все было обговорено заранее. Вернувшись в жару и шум гостиной, Джордж садится рядом с Преподобным Клэром и заводит разговор о Питере и их общей надежде на то, что брат Шарлотты вернется в Англию к свадьбе, которая состоится в апреле.

Лишь постепенно гости начинают различать новый звук — звук, который плывет в комнаты из ночной тьмы, — и разговоры мало-помалу стихают, головы поднимаются, уши пытаются отыскать его источник. Прислушиваясь к игре цыган, люди замолкают, их настроение меняется: на смену буйному веселью приходят изумление, сладкая истома, они вытирают лица, оправляют платья и замечают, что их уставшие тела едва могут двигаться, что хотят они лишь одного — слышать продолжение этой новой мелодии, которая после смеха и ликования позволяет их сердцам биться так, словно они уже не на балу, а совсем в другом месте, там, где смещаются границы пространства и времени, там, куда они всегда стремились, но попали лишь сейчас.

Шарлотта, которая сидит рядом с матерью и пьет прохладный лимонад, нежно целует Анну в щеку, затем спокойно встает и подходит к Джорджу; он берет ее за руку, и оба, не говоря ни слова, проходят через холл и выходят в ночь.