Музыка и тишина

Эти тревожные размышления прерывает прибытие письма. Гонец говорит Королю, что письмо из Нумедала, и, услышав это, Кристиан забывает о взрыве и думает, что в письме сообщается о прибытии груза серебра. Но он тут же вспоминает о трупах в шахте и серебряной руде, погребенной под невообразимой тяжестью камня.

Он начинает читать. Но замечает, что отправитель, некий Мартин Мёллер, — проповедник, и его тут же одолевает скука. Он собирается отложить послание в сторону, когда замечает, что слова Мёллера отнюдь не вялы — как у большинства проповедников, — но исполнены того же страстного отчаяния, какое он сам испытывает.

Если бы Вы не приехали сюда и не дали нам надежду, то мы бы не жалуясь прожили свой век. Но Вы приехали. Вы воодушевили нас. Вы нарисовали нам радужные картины того, что могло бы быть…

Радужные картины.

Радужные картины того, что могло бы быть.

Магдалена говорит что маленькая Улла это кусочек небес который спустился к нам потому что мы хорошие.

Мой папа говорит теперь у тебя есть новая сестра Маркус и ты должен быть добрым к ней и любить ее а я говорю почему маленькая Улла не убила Магдалену когда вышла из нее и он хлопает меня по губам. Я говорю что видел в воде ту красную штуку которая вышла из Магдалены что она мертвая и ее ели рыбы а папа говорит в тебе есть зло Маркус и мы приведем святого человека чтобы он это зло выгнал и если его нельзя выгнать тогда мы отошлем тебя далеко-далеко.

Я хотел чтобы святой человек пришел и был гонцом и принес бы мне что-нибудь от Эмилии но он был старым и тонким. Он сказал сейчас Маркус мы перекрестим тебя в воде озера и выгоним из тебя дьявола и мой папа говорит мы За Отчаянием от этого мальчика.

За отчаянием это не деревня. Это то что Ингмар называет пустыня он учит про пустыни и говорит что там есть существа каких ты никогда не видел.

Я говорю старому тонкому человеку если вы возьмете меня на озеро то я убью маленькую Уллу и разрешу рыбам ее съесть, но папа бьет меня кнутом и я падаю. Отто кричу я. Отто мой кот.

Когда вода меня покрывает в озере мне очень холодно.

Они говорят Маркус мы ждем и молимся чтобы все зло из тебя вышло и когда мы точно узнаем что оно ушло из тебя с радостью снова примем в эту семью но мы еще не уверены и потому тебя нужно запереть чтобы ты не причинил вреда маленькой Улле.

На мне моя сбруя я в своей кровати и приходит ночь. Я в пустыне и я знаю что сейчас в пустыне много громадных существ которые называются буйволами и я видел их на картинке. Я говорю буйволам сейчас же подойдите делайте как вам велят и они теплые и дышат как дышат коровы и я шепчу им спокойной ночи.

И когда я без сбруи спускаюсь вниз и маленькая Улла в своей колыбели и Вильхельм говорит мы все смотрим на тебя Маркус я все еще с этими буйволами в моей пустыне хотя уже утро. Я их считаю.

Мой дорогой Питер, я не знаю, дойдет ли до Вас мое письмо.

Меня просто поражает, что письмо — такой эфемерный предмет — вообще доходит по назначению, ведь какие только расстояния и погоды не приходится преодолевать тем, кто его везет.

Когда Джонни ОʼФингал однажды прочитал мне грустную драму о Ромео и Джульетте и я поняла, что все погибло из-за того, что потерялось письмо Фра Лоренцо{84} к Ромео, я сказала Джонни, что мы постоянно ищем способы через бездны пространства и времени соединиться с теми, кого любим, но способы эти хрупки, и на ветрах и волнах морских непременно носится множество потерянных писем, которые никогда не будут найдены.

Сейчас я пишу о путешествии, в которое отправлюсь после Рождества.

Как Вы помните, мой отец, будучи торговцем бумагой, стремится продавать свой товар не только в Италии, но и дальше по миру. Его внимание привлекла мысль о том, что можно заработать большое состояние, основав бумажную фабрику в тех северных странах, где имеются обширные еловые леса, поскольку ель — это лучшее дерево для производства хорошей бумаги. С этой фабрики бумага Франческо Фосси могла бы найти путь на запад до Исландии и на восток до России. Эти мысли чрезвычайно занимают отца.

В Новом Году он собирается в Данию. Когда я услышала, что едет он в Копенгаген — получить там разрешение Короля на строительство фабрики, — то спросила, не могу ли поехать с ним, чтобы помогать ему в переговорах, ведь, как Вы помните, он не говорит ни на одном языке, кроме итальянского. Он очень обрадовался, что я в состоянии это сделать, и сказал мне: «Франческа, ты будешь моей правой рукой, мы вместе посмотрим, что есть в этом великом королевстве Датском, и в путешествии ты забудешь про все страдания последних лет и снова обретешь радость жизни».

Я не говорила ему, что Вы в Копенгагене. Если быть откровенной, то я и себе не говорю об этом, ведь вполне возможно, что Вы уже при каком-нибудь другом дворе — в Париже или Вене, — и только по ночам в тиши моей спальни молю Бога дать мне вновь Вас увидеть, услышать Вашу игру и, если осмеливаюсь говорить такое, Вас обнять.

Я приеду только с отцом. Моя добрая подруга Леди Лискарролл возьмет моих детей к себе и на время заменит им мать. Она женщина редкой доброты и сердечности, и я не боюсь, что Мария, ее сестра и братья останутся без ухода и заботы. И они (поскольку в прекрасном доме Леди Лискарролл много детей, есть игрушки, несколько пони и даже сокольничий, который может научить моих мальчиков обращаться с этими птицами, и учитель танцев для девочек) говорят мне: «Ах, Мама, как нам хочется, чтобы ты поехала. Это путешествие поможет тебе поправиться!»

Конечно, я знаю, что они уже мечтают о танцах, выездах верхом, соколиной охоте, их не так тревожит моя меланхолия, как они хотят показать, однако их внимание мне очень трогательно и приятно, и я говорю им, что всякий час, который я проведу вдали от них, мысли мои будут с ними.

И это действительно так. Но если только я вновь встречусь с Вами — и весь мир, и они в нем (на своих резвых пони и с соколами, взмывающими в небо) исчезнут из моих мыслей, в которых кроме Вас никому и ничему не будет места.

Мой дорогой Питер, не знаю, дойдет ли до Вас это письмо. Если дойдет, то, молю, простите мне излишнюю смелость и прямоту.

Ваша любящая подруга

Франческа, Графиня ОʼФингал

Тропа залита яркими лучами солнца.

Взявшись за руки, бредут по ней Преподобный Джеймс Клэр и его дочь Шарлотта; они так часто гуляли здесь, что знают, как уложен каждый камень, где пробиваются пучки травы, как лежат опавшие листья.

Они бредут в надежде, что прекрасный день, приятная усталость от прогулки хоть немного развеет гнетущую их обоих тревогу, и когда они вернутся в дом священника, то смогут сказать Анне Клэр, которая сидит за шитьем в гостиной, что какое-то необъяснимое чувство подсказывает им, что в конце концов все будет хорошо.

Их гнетет (особенно Шарлотту, но и ее отца тоже) то, что происходит с женихом Шарлотты мистером Джорджем Миддлтоном.

Человек дородный, мистер Джордж Миддлтон в последние два месяца стал терять свою дородность. Человек громогласный, он становился все менее громогласным.

Поначалу Шарлотту беспокоило, что ее будущий муж впал в меланхолию, причину которой она не могла ничем объяснить. Но сейчас она знает, что дело не в меланхолии. Джордж Миддлтон болен.

Человек мужественный, он пытался справиться с болью, но в конце концов признался Шарлотте, что мучительная резь в животе доводит его до потери сознания, а Преподобный Клэр посвящен в то, чем мистер Миддлтон не пожелал делиться с будущей женой: дополнительные страдания ему доставляет почти непрерывная потребность в мочеиспускании. Он и часа не может пролежать в постели без того, чтобы снова не встать. Он больше не может бывать в компаниях из опасения, что комната, в которой он окажется, будет далеко от туалета.