Музыка и тишина

Но не только это. Эмилия знает, что не совсем рассталась с мечтой о будущем вдали от Ютландии, о будущем, в котором она станет женой лютниста. И какое место отвести в нем Маркусу Тилсену? Если она и Кирстен и впрямь станут Маркусу матерями, то должны будут навсегда остаться ими. А что, если настанет день, когда ей придется выбирать между Маркусом и Питером Клэром?

Странная сцена происходит во дворе Росенборга.

Король распорядился принести туда большую каменную глыбу и установить ее у фонтана, который уже некоторое время как безмолвствует. Слуги сетовали друг другу на его молчание. Женщины сожалели о замершем звуке воды, который «был радостным шумом и в темные дни мог развеселить сердце». Кое-кто из мужчин просто ворчал, что «теперь, возвращаясь поздно вечером, коли приспичит, и по нужде сходить негде» и что, опорожняясь в дверных проемах, и сапоги запачкаешь, и мух да паразитов всяких разведешь. Люди перешептываются, что в последнее время все решения Короля никуда не годятся.

Король этого ворчания не слышит (а если и слышит, то не обращает внимания). Посовещавшись со своим каменщиком, он приобрел набор прекрасных стамесок. И сейчас можно видеть, как, стоя на коленях перед каменной глыбой, он кропотливо высекает на них буквы и цифры тем же изумительным каллиграфическим почерком, каким пишет пером на бумаге. И весь мир, кажется, знает, что он пишет: он высекает имя Кирстен и дату ее отъезда.

Он не хочет, чтобы люди смотрели, как он работает. Слуги приносят ему лимонад и удаляются. Но за ним наблюдают из комнат верхнего этажа, из приоткрытых дверей. Его собственные дети смотрят из окон, им неприятно, что он стоит на коленях. Многие из них уже достаточно взрослые и знают, что унижение следует скрывать, а не выставлять напоказ, что с горем легче справиться в одиночестве за закрытыми дверями или в каком-нибудь пустынном месте, где облака бросают тени на землю, где ветер приглушает все человеческие звуки.

Король Кристиан ни с кем не разговаривает и редко отводит глаза от своей работы. Детей в окнах он, разумеется, не видит. Можно подумать, что он создает произведение искусства, можно подумать, что высечь надпись на камне — единственное достойное дело в королевстве. Но по прошествии нескольких дней он посылает за Питером Клэром и, когда лютнист приходит, приказывает ему опуститься на колени рядом с собой. Король сообщает ему, что задача выполнена.

Двое мужчин вместе смотрят на камень.

— Вот и все, — говорит Кристиан. — Это конец.

Питер Клэр кивает. Он не говорит, что это и его конец, что потеря Эмилии лишила его всех планов, разрушила все мечты. Зато он говорит, что надпись на камне настолько прекрасна, что, не будь Король Королем, он, несомненно, нашел бы свое призвание в вырезании латинских девизов над порталами государственных учреждений.

Впервые за долгое время Король Кристиан улыбается.

— Да, — говорит он, — не будь я Королем!

Затем он откладывает стамеску в сторону.

Вытирает огрубевшие и натруженные от работы руки. Он оглядывается по сторонам, смотрит на залитый солнцем булыжник двора, на то место, где камни позеленели от лившейся из фонтана воды. Он немного растерян, словно видит все эти вещи впервые и старается вспомнить их назначение.

Уже больше недели Кристиан не встает с кровати. Часы показывают ему, что время идет, но он этого не чувствует, ему кажется, что каждая минута во всем похожа на предыдущую.

В его душе Кирстен. Там, где некогда был Бог, теперь только Кирстен.

Она смеется и танцует; она бражничает и кричит; она валяется на груде дров; она топает ногами и вопит; она истекает кровью в постели. Она — белая грудь, округленный живот, алый рот. Она — прошлое и будущее; она — одиночество и жар; успокоение и сон.

Королю приносят еду. Он жалобно стонет: еда ему не нужна. Он пища для Кирстен, а Кирстен — пища для него.

— И в конце, — громко шепчет он, — не будет никого и ничего.

Когда он возвращается к жизни (медленно, неуклюже, ощупью, как тяжело больной), мыслями его вновь завладевают деньги, нужда в деньгах. Ему снова сказали, что китобойные суда могут принести настоящее богатство, что туши китов можно превратить в разнообразные товары, что они могут спасти экономику страны.

И он вспоминает, что в Копенгагене строятся три китобойных судна, но сейчас работы замедлились или полностью остановились, поскольку суда нечем оснащать, а корабелам нечем платить. Король изрыгает проклятия, дергает себя за косицу, подходит к стульчаку и силится опорожниться, словно это может унять муки его сердца.

Сидя на стульчаке и чуть не плача от боли при каждой потуге, он представляет себе, как синие киты безмолвно приплывают из Норвежского моря в воды Скагеррака, как шведы их убивают и превращают в шведское мыло и свечи, в шведские трости и корсеты. И он шлет проклятия этим чванливым шведам в их пышных нарядах. Он посылает их в ад на вековечные муки.

Освободив кишечник, он твердо решает, что датские китобойные суда будут достроены и спущены на воду и что киты придут на выручку Дании, ведь скоро должно что-нибудь случиться, облегчение должно наступить, жизнь не может оставаться такой, какой была в этом году…

Король спускается в буфетную, где хранится столовое серебро. Из шкафов и ящиков вынимает он множество королевских подарков, относящихся к временам его коронации и женитьбы на Анне Катерине Бранденбургской. Он сваливает их на пол: серебряные супницы, самовары, полоскательницы, рыбные блюда, золоченые кубки, чаши, обеденные тарелки, ведерки для охлаждения вина, кружки. Груды столового серебра растут и рушатся. Тарелки катятся по полу. Кристиан уже видит в них не предметы, служащие определенным целям, но только валюту.

Услышав шум и опасаясь воров, в буфетную сбегаются слуги. Один из них нацеливает дуло мушкета на Короля, босого, в парчовом халате. Король видит направленный на него поверх груд серебряных предметов ствол и широко разводит руки, как Бог былых времен, как Моисей на вершине горы, и кричит во весь голос. Слова вылетают из него подобно пушечным залпам. Дания, гремит он, уходит в море, и он, ее Король, погружается вместе с ней, погружается в такие глубины стигийского страдания, что никогда не явится вновь на свет Божий. И почему нет никого, кто пришел бы на помощь ему, на помощь их любимой земле? Почему его предают на каждом шагу? Что за разврат царит в государстве, если жена Короля изменяет ему с Немецким наемником? Почему никто кроме него не понимает, что честь изгнана из обихода и заменена алчностью и скупостью? Сколько раз должен он повторить это, прежде чем его услышат?

Мушкет опускается, слуги слушают, раскрыв рты от удивления. Они чувствуют, что этот словесный залп может их убить, их сердца могут остановиться, и они никогда не выйдут живыми из этой комнаты.

— Заберите это серебро! — приказывает Король. — Отнесите его на монетный двор, и пусть его расплавят! Надо отчеканить далеры — столько далеров, сколько получится из этого моря столовой посуды. И я сам пойду с деньгами к корабелам. А если кто-нибудь украдет хоть сахарную ложку, то будет повешен!

После этого Король Кристиан идет в свои комнаты и пробует арифметически определить, какую сумму может принести столовое серебро и сколько китов она может привлечь к датским берегам. Через сложные колонки математических подсчетов он взывает к существам, которые не принадлежат ни к рыбам, ни к животным, но способны жить в холоде и тьме и к тому же пускать фонтаны на поверхности моря. «Придите ко мне. Спасите мое королевство!»

Но есть еще один вопрос — производство. Знают ли датские ремесленники, как делать из кости корсеты и юбки с фижмами? Что выйдет из их рук: изящные изделия или обычная дешевка? Будут эти одежды продаваться в Париже и Амстердаме, или французы и нидерландцы поднимут их на смех и ославят на всю Европу? Ma Chere[12], вы слышали последнюю новость? Оказывается, Герцогиня де Монтрей вовсе не калека. Она всего-навсего носила датский корсет!

12

Моя дорогая (фр.).