Стихотворения и поэмы

ЧАСТЬ ВТОРАЯ, ГЛАВА XXXV

ВСТУПЛЕНИЕ

У Пиранези есть гравюры (О них не часто говорят), Где мысль теряется и взгляд В намеках словно не с натуры: Ряды угрюмых анфилад, Где вроде рыскают лемуры — Восходят вверх, темны, понуры; Зияют рвы, скиты стоят В строю, немыслимом, как ад; Пропорции неуловимы, Неясно, где передний план, Видны колонны сквозь туман И сами как бы в клочьях дыма, — Но приглядись, что там внутри. Таинственны монастыри, Еще таинственнее кельи. Вздох сатанинского веселья В воображение творца Привнес дыханье вещих истин И неизбежного конца — И впрямь, такой удел завистен, Хоть сам уход нам ненавистен, — И кровью истекут сердца Уже у входа в подземелье. Пером прозренья — или сна — Неправедность всего земного, Сама его первооснова Угадана и внесена В ажурный лабиринт виденья — Отчаянье и угнетенье, — Хоть замысел восходит весь К тому, кто здесь — но и не здесь. Ночь над гравюрой проведи — И вспомнишь изреченье Павла О том, что тайно дело Дьявла. — И выдохнешь: «Не приведи» Всему, что будет впереди. А тот, кто грезит наяву, Пропустит пусть сию главу, Как свадьба пропускает дроги При столкновенье на дороге.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, ГЛАВА XXXIV

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

Где ни дороги, ни следа, Там не ступаем никогда. Везде проложены дороги. Поодиночке и в толпе Идем, куда несут нас ноги, — Но повинуемся тропе. Есть улица в Ерусалиме — Нам хорошо известно имя, Но так узка, но так тесна, Что как бы вовсе не видна. Следы работ и разрушений — Труды премногих поколений — Стирают облик старины. Но от премногих изменений, Верны и не замирены, Холмы над нею не исчезли. Название?.. Прошепчешь если Два этих слова: «Крестный Путь» И вспомнишь Пятницу Страстную — Не изменившейся ничуть Обрящешь улицу былую. На Троицу сюда спешат, Охвачены одним порывом, Паломники. Пока ленивым Пути не преградит закат — Любуйся зрелищем красивым! Здесь водоносы (спрос на них), Евреи в шапках меховых, Монахи серые в сутанах, Рабы (согбен под ношей стан их), Арабский бей и янычар В тоске по дому; полны чар, Магометанки под чадрою, Степной наездник-бедуин — И общей памятью святою Весь этот пришлый люд един. Дары садов в одной охапке Несут усталые арабки, Идут груженые ослы, А длинношеие верблюды Ждут окончанья кабалы, Как христиане — божья чуда. Здесь очутились все подряд, Здесь всё теснится и витает, Чем Рок на выдумку богат, — И все на Крестный Путь вступают. Но как отсроченная весть: Кто Сей — их чаяний учитель И неприметный победитель, Несущий неподъемный крест? С высот заоблачных, с Масличной Горы, он шепчет безразлично: «Бегут по свету провода, По дну морскому… но всегда Безадресно, косноязычно»… Из Гефсимании ночной Пошел по улочке кривой — И нет его во тьме столичной.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, ГЛАВА XXXV

ЭПИЛОГ

День Лютера в год Дарвина растянут… Надежды сгинут? Ужасы настанут? Не тронут притязаньями эпохи Античный сфинкс в таинственной тени. Отчаянье грядет — с ним шутки плохи, — И льются твердокаменные вздохи, И на челе зияют наши дни. Лишь Вера страхом нынешним не дышит И, отверзая душу и уста, На черепках былых скрижалей пишет: «Дух выше праха» — вечный знак креста! Что ж, обезьяна или Гавриил? Хор ангельский — иль вопли из котла? Наука, набирающая сил Лишь для того, чтоб землю сжечь дотла. Звезды и Тучи схватка — ей конца Не будет, если в мире нет Творца. В свой микроскоп уверовал простак: Свет все светлей, все непроглядней мрак. Танталовы — иначе не назвать — Испытываем муки: в рот не взять Того, чем захотели обладать. Паломничество — вот земной удел, Единственно завидный. Жизнь в пустыне. Смерть не предел, и сумрак поредел Пред тем, кто пал несуетно к святыне. Блажен, кто сомневался, но поверил. Поэтому надейся, бедный Клэрел, — Пусть сердце расцветет кустом в снегах, Пусть вырвется пловцом из бездны моря, Пусть пламенною тайною впотьмах Горит в груди еще под гнетом горя. Еще не поздно выплыть в те края, Где смерть сама — победа Бытия.