Поэмы

VIII Наутро село загалдело, Из хижин посыпался люд. Какое-то важное дело Случилось, наверное, тут. И жены, и дети, и мужи Торопятся к Балии в дом. Сам Балия вертится тут же Во всем снаряженье своем. Огромный, могучий, безглавый, Распластан олень у ворот. Рога головы величавой Дивят красотою народ. Мужчины, вступая в беседу, Добычу спешат разглядеть. "Пошли тебе, боже, победу Такую же славную впредь" "В какое ходил ты ущелье? Где зверя, герой, подстерег? С таким великаном на деле Не каждый бы справиться мог" И тут мой герой плутоватый Решил приукрасить рассказ. "Замучил меня он, проклятый, Два раза скрывался из глаз! За ним как безумный я мчался, Летел я, как птица, вперед. Едва со скалы не сорвался, Оставил бы дома сирот. Не чуя земли под ногами, Бегу я и вижу медведь! Стоит и швыряет камнями, Дубиною хочет огреть! И выстрелил я поневоле, И рухнул он кубарем вниз, Итак заревел он от боли, Что птицы с деревьев взвились. Я дальше. Опасность почуя, На хитрость пустился рогач: Едва подобраться хочу я, Он в сторону бросился вскачь. Но тут уж мне было, конечно, Прикончить его нипочем. Ущелье, где пал он, сердечный, Бедамским зовется Ключом". "Ты, Балия, впрямь молодчина! Хвала тебе, братец, и честь! Из ста человек ни единый С тобой не сравняется здесь" Рекой полились славословья, Но сказ мой не кончен еще. На туше вблизи изголовья Лежало оленье плечо. И к общему вдруг удивленью Из мякоти этой мясной Скользнула лопатка оленья, Как спелый орешек лесной. Никто не касался дотоле, Не трогал никто рогача, Казалось, по собственной воле Упала она из плеча. И смолкли вокруг разговоры, Толпа расступилась, глядит: Охотник, потупивший взоры, Над нею, как мертвый, стоит. И вдруг побежал без оглядки, И скрылся за дверью… Народ, Дивясь деревянной лопатке, В испуге стоит у ворот. И кто-то кричит у порога: "Куда ты девался, герой? Скажи, если веруешь в бога, Что там приключилось с тобой?" "Не знаю! Мне больно, мне тяжко" Послышался стон изнутри. "А кто смастерил деревяшку? Что значит она, говори!" "Не знаю! Берите оленя, Довольно мне душу терзать! Обманут я, нет мне прощенья, Зачем родила меня мать" Но дело клонилось к разгадке, Пока он вопил сгоряча, Народ прочитал на лопатке. Не он подстрелил рогача. И люди, лукавца ругая, Признательны были судьбе. На свете неправда любая Заявит сама о себе. Ничто не останется в тайне, Откроется все под конец, И чем был порок неслучайней, Тем будет несчастнее лжец. Забросил охоту охотник, Любимое продал ружье. Коль я, говорит, греховоник. То не для меня и зверье!

1895 Перевод Н. Заболоцкого

Змееед

(Старинный рассказ)I Хевсуры гуляли в гостях. У Цыки варилося пиво. С ковшами у полных корчаг На крыше сидели шумливо. Преданьями слаще сыты, Гостей веселя под пап дуру, Мостили к их слуху мосты Рассказчики и балагуры. Посасывая чубуки, Внимали преданиям чтимым Седые как лунь старики, Как облаком, скрытые дымом. Живя стариною былой, Пускались о витязях спорить, Чтоб воз данной им похвалой Свою молодежь раззадорить: Посмотрим, из вас, молодчин Кто в доблести будет удалей>. Грустил на пирушке один, И все туда взгляды кидали. Оставив других в стороне, Все льнули к нему на попойке. С мечом и щитом на ремне Стоял он, худой и небойкий Две преданных, близких души Служили ему всем порывком Хватали пустые ковши И передавали их с пиком. Бери, говорили, не лей, И что ты так хмур? Приосанься. Взгляни на народ веселей, Скажи что-нибудь и не чванься. Не стой, говорят, нелюдимом, А он отвечал:  "Во хмелю Хорошего что я скажу им? Я глупости спьяна мелю. Проспимся, тогда потолкуем". И чашу поднявши к губам, Он опорожнил ее духом. Он рад был родимым местам, Седым старикам и старухам. И пьяный, как все, в пух и в прах. Смотрел он на пьяные лица… О Миндии этом в горах Рассказывали небылицы. Его лет двенадцать в плену Держали могучие дивы. Он муки познал глубину, Томясь на чужбине тоскливой. Двенадцать Христовых рождеств И столько ж его воскресений Прошло той порой, что простец Из плена не видел спасенья. В неволе истаяла грудь. Душа запросилась из тела. Тоске не давая уснуть. Он рвался в родные пределы. В ущелия гор снеговых, На тропы с неверным изломом, К не чающим сына в живых Родителям, братьям, знакомым. В ту хату, которой столбы Теперь ему раем казались… Святителям, множа мольбы, Он так раз сказал, опечалясь: "Покончу с собой. В западне Житья все равно мне не выйдет". Однажды котел на огне С обедом для дивов он видит. Он знал, что варилось в котле. Готовились змеи с приправой. У дивов не раз на столе Он видел посуду с отравой. "Вот этим-то и отравлюсь", Как громом, сраженный догадкой, Сказал он, и выловил кус, И съел через силу украдкой, И небо окинуло дол Глазами в живом повороте. Он новую душу обрел. Очнулся под новою плотью. Прозрел он и точно замок С очей и ушей его взломан. Все слышно ему и вдомек: И птичий напев, и о чем он. Крик счастья, и лепет истом. Зверей и растений усилья, Все, созданное творцом, С душой ли оно, без души ли. У всех есть особый язык, Особые у становленья. И пленник, попав в их тайник, Дивится своей перемене. Теперь ему ясно, что змей Нарочно придумали дивы, Чтоб тайна была их тошней Душе человека брезгливой. Хоть правда, что дивы всегда И потчевали его кротко. Уверенные, что еда Не может пролезть ему в глотку. Лес, небо, что ни попади Теперь с ним в беседе совместной, И в Миндиевой груди Лишь зло не нашло себе места. Все прочее их существо Впитал он и духом воспрянул. Не страшно ему ничего, Хотя бы и гром даже грянул. Не нынче, ближайшим из утр Отделается он от дивов. Он скор, точно пуля, он мудр Всем ходом змеиных извивов. В нем боготворят свой оплот Хевсуры и пшавы, не споря, В венце своей славы, с высот Царица Тамара им вторит: Коль Миндия с нами пойдет И с ним его рода горяне, То враг ничего не возьмет. На все невзирая старанья>. Он способы знает в бою Расправиться с вражьею силой. Он раненых за врачею Спасает у края могилы. Разрубленного пополам Умеет срастить его зелье. Он вечный предлог к похвалам В военном ли, в мирном ли деле. И область молвою полна О жизни его и удаче.