Страница 18 из 100
ДЖЕЙРАНЫ В Зоологическом Саду Четыре маленьких джейрана. У младшего гноится рана. Мы вместе. Мы давно в аду. У них озябшие копытца, На детских рожках короста. С лохмотьев рваного куста К ним на солому дождь струится, И стыдно, и нельзя жалеть, Нельзя им лгать о рощах рая, Куда уходят, умирая. Но можно только через клеть Смотреть на золотые шкурки, На лоб, отмеченный звездой, На чашку с мутною водой, Где тонут вспухшие окурки. СОЛОВЕЙ Золоченые клетки, Колокольчики пагод. На искусственной ветке Грозди сахарных ягод. Только звезды зажгутся Над густым кипарисом, Преподносится блюдце С императорским рисом. И, портьеры задвинув, Чтоб от окон не дуло, Тридцать пять мандаринов Морщат желтые скулы, Преклоняют колени, Шелестят веерами, Предлагают – на сцене Петь по новой программе, Богдыхану в угоду (Чтобы голос был звонкий). Про хмельную свободу, Океаны и джонки. Чтобы каждая строчка Подчинялась указам. (А на лапке цепочка, A цепочка – с алмазом.) Во дворце богдыхана Занавешена сцена, И лежит бездыханно Соловей Андерсена КВАДРАТ Нас было четверо в миру, – Квадрат в законченности строгой. Мы были включены в игру Какой-то плоскости отлогой, Где каждый был и центр, и край, И треугольник, и звучанье Летящего в высокий рай, В ночи воздвигнутого зданья. Но случай между нами рвал Геометрические узы: Мы превращались в круг, овал И катет без гипотенузы. И в глубь оконного стекла, Как пузыри дождя, мы плыли, А сзади музыка текла Косым столбом дорожной пыли. Быть может, лопаясь, пузырь Сладчайше пел… Быть может, где-то От капли запевал снегирь, И в луже голубело лето… А мы соединялись вмиг, В угаре, в мире, в лире, в споре, В бреду несотворенных книг, В стеклянном зайчике на шторе, В нечаянном ночном стихе, Плеснувшем золотое знамя, Во всей чудесной чепухе, Которая зовется Нами, И строит, строит в пустоте, На грани сумрака и света, Всегда не так, не ту, не те, Не то, но – бесконечно – Это. * * * Где сон граничит с явью? Как перерезать нить И жизни чару навью На миг остановить? Но тщетно мы стремимся Впотьмах найти ответ. Мы тоже только снимся Земле, которой нет. * * * Мое предвечернее счастье, большой, озаренный покой… Раскрыты прозревшие окна над светлой, чужою рекой, И барки чужие проходят, и призрачный груз невесом, И легок, среди декораций, мой маленький карточный дом. Всё, может быть, только приснилось: дорога, туман, тополя, Печаль неудавшейся встречи, и звезды, и эта земля, Которая тоже уходит, которой не будет сейчас, И мой человеческий, бедный, неправдоподобный рассказ. ВЕРСАЛЬ На этих плитах, поросших мхами, На этой старой, седой земле Шуршали платья, пьяня духами, Вздыхали дамы о короле. И верный камень забыть не может, Он помнит свято за часом час, Он помнит шорох точеных ножек И целовавший его атлас… Безумен ветер, сухой и пыльный, Под высью черной бледна земля, И голос камня, такой могильный, Ответа просит у короля. Над пьедесталом, как сумрак темен, Из бронзы вылит, как смерть могуч, Король безмолвен, король огромен, – Людовик – Солнце на фоне туч. Скрипят деревья, скрипят устало, Читают смертный свой приговор. Кругом вассалы и кардиналы, Окаменелый и белый двор Когда же ветра порыв осенний Заденет гривой лицо земли, То камни молят о воскресеньи, О соловьиных смычках Люлли. Ведь счет потерян часам, неделям… Вчера?.. Сегодня?.. Всегда?.. Давно?.. И сердце камня всё тем же хмелем Эпохе мертвой обручено. Фонтаны, бейте! В туман развейте Шелка серебряных веретен. Концерт Моцарта звенит на флейте, И воздух розами упоен. Зажгитесь, люстры! Струите нити В пруды, сквозь дремлющие камыши. Король, проснитесь, вы крепко спите, Вы потерялись в ночной тиши. Но руки шпагу навеки сжали, Не дрогнут бронзовые кружева. Весь темный, темный, на пьедестале Людовик-Солнце. И ночь мертва. И стихший ветер уходит плавно, Как дни уходят и вечера. А камни шепчут: «Ведь так недавно… Еще вчера…»