Мориарти. Последняя глава

— Надо к Альбелту Спилу. — Ли Чоу сглотнул от волнения.

Если это так, если Сэл Ходжес действительно убили, то что же дальше? Что будет?

— Господи, — выдохнул Эмбер.

А в баре «Русалка» в Хакни-Уик не смолкало пьяное веселье.

Глава 7

СМЕРТЬ КУРТИЗАНКИ

Лондон:

17 января 1900 года

Пансион капитана Рэтфорда, куда Мориарти определил троих своих преторианцев, более известный как «меблированные комнаты капитана Рэтфорда», располагался чуть в стороне от Лайл-стрит, неподалеку от Лестер-сквер. Владелец его, невзрачный шустрик с колючими усиками, багровой физиономией и пронизанным синими жилками носом-картошкой, этим молчаливым обличителем стойкого выпивохи, хотя и называл себя Капитаном, к армии имел лишь то отношение, что прогуливался иногда вдоль Хорсгардз-Парейда, а к флоту причислял себя, вероятно, на том основании, что время от времени пересекал на пакетботе канал — из Дувра в Кале. В ответ на прямой вопрос Рэтфорд обычно впадал в неистовство и заявлял, что «капитан» есть почетное звание. Ничего больше из него выбить не удавалось. До объяснений капитан Рэтфорд не снисходил.

Шесть комнат пансионата, некоторые довольно просторные, располагались на двух верхних этажах большого старого дома, доставшегося нынешнему владельцу от благодарной супруги, которая оставила сию юдоль скорби двумя годами раньше, жарким летним днем. Смерть ее случилась совершенно неожиданно и ясного объяснения не получила, но была отнесена коронером в категорию «несчастных случаев». Сам коронер состоял с Рэтфордом в давних приятельских отношениях и, как поговаривали, имел перед ним немалый долг. Помимо прочего, две комнаты в доме были оборудованы ванными и уборными, которыми хозяин, судя по его виду, пользовался нечасто.

Альберт Спир получил в пользование самые большие «апартаменты»: к просторной гостиной примыкала комнатка поменьше — с железной кроватью и приставным столиком. Внутреннее убранство не отличалось изысканностью, поскольку и сам Капитан «безделицам» внимания уделял мало. Обои в цветочек — в данном случае таковым была роза собачья, — пара картинок, дешевых копий с работ Артура Бойда Хоутона, специализировавшегося на групповых портретах современников, отражавших тяготы жизни простого народа, неопределенность существования и отчужденность людей в большом городе. Картина в комнате Спира изображала группу детей и взрослых, измученных повседневными заботами бедняков, живущих на грани человеческого достоинства. Некоторые из них — если присмотреться к отдельным лицам — имели вид довольно зловещий: крупные, суровые мужчины, остаться с которыми наедине пожелал бы далеко не каждый, женщины, которым вы никогда бы не доверили ребенка, потенциальные чудовища, существа из ночных кошмаров. Для Спира эти персонажи не были какими-то чужаками, хотя, возможно, он смотрел на них, не понимая в полной мере, что именно они хотят сказать живущим в первом десятилетии этого нового столетия.

В гостиной пахло камфарой, ламповым маслом и карболовым мылом, которым работавшие в пансионате женщины стирали грубые простыни и полотенца. Два окна выходили на серую, грязную торцовую стену соседнего дома и захламленный двор, где по понедельникам, в ясную погоду, развешивали на просушку постельное белье.

В тот день, о котором идет речь, в гостиной собрались трое. Четвертый, Гарри Джадж, остался снаружи, на темной лестничной клетке над уходящими в непроглядную тьму ступеньками. В обсуждении насущных проблем участвовали Спир, восседавший во главе стола с видом важным и серьезным, и Терремант, с трудом помещавшийся на своем стуле. «Как бочка на горошине», — подумал Спир с улыбкой, которую, однако, оставил при себе. Третий участник, молодой Джордж Блискун Джиттинс — дружелюбный здоровяк, огорчать которого вам наверняка бы не захотелось, широкоплечий, с открытым, улыбчивым лицом, большими руками и уверенным взглядом — развалился, вытянув длинные ноги, на третьем стуле. В речи его частенько проскакивали словечки, привычные скорее уху сельского жителя, а не обитателя громадной метрополии, каковой являлся Лондон.

— Я так понимаю, — говорил он, — что сказать Профессору надобно, да только спешить покудова не стоит. Покудова сами не разберемся. — Высказывание сие было для Джорджа Джиттинса едва ли не рекордным по продолжительности мысли, а он говорил на главные темы дня: масштабах дезертирства и о численности тех, кто за время отсутствия Профессора в силу разных причин переметнулся от старого хозяина под крыло нового, Беспечного Джека.

— Я с ним уже говорил, — заверил собеседников Спир.

— Говорил? И цифры называл? — спросил Терремант, застигнутый этой новостью врасплох.

— Приблизительные, конечно. По первой прикидке.

— И что? Как он это принял? — поинтересовался Джиттинс, ероша густые волосы, росшие у него не только на голове, но и на шее.

— Ну, я бы сказал, философски. В том смысле, что, мол, надо смотреть в будущее и наносить ответные удары.

— Да, это в его духе, — добродушно усмехнулся Терремант.

— Этим мы и занимаемся, начиная с сегодняшнего вечера. — Спир стукнул кулаком по подлокотнику. — Пройдем по пабам и тавернам, притонам и борделям. Разыщем наших старых товарищей. Помните, что сказал Профессор…

Терремант и Джиттинс неловко заерзали, вспомнив, что Мориарти привел слова из Библии уже после того, как совершил ужасное святотатственное деяние (об этом красноречиво поведал Ли Чоу). Профессор сказал им так:

— Поступайте, как велит Библия. «Пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой». Лука, глава четырнадцатая, стих двадцать третий.

Они только начали обсуждать, кто пойдет по пивным, как их прервали. Спир терпеливо перечислял пабы — «Три тонны», «Фургон и Лошадки», «Скачущая кобылка», «Четыре пера», «Синица в руке» и еще дюжину других, куда имели обыкновение наведываться люди Мориарти, и куда теперь следовало наведаться им с верными людьми, дабы выловить тех, кто перебежал за последнее время на сторону Беспечного Джека.

— Наше дело — взять их за руку и вернуть на службу нашему хозяину, — добавил он.

Тут с лестницы донесся какой-то шум, дверь открылась, и в щель просунулась голова Гарри Джаджа.

— Здесь мистер Эмбер и Ли Чоу! — выдохнул он. — И с ними пара каких-то типов.

Джадж еще не закрыл дверь, как в комнату, таща за собой упирающегося и отчаянно пытающегося вырваться Стритера, ввалился Эмбер. Следом Ли Чоу втолкнул раскрасневшегося и злого Йону Уэйлена.

— А вот, — приветствовал их Спир, — и наш старый друг Стритер с каким-то малышом.

— Говорит, мол, ему надобно сначала с тобой потолковать. Мол, он у тебя работал. — Эмбер пристально посмотрел на Берта Спира и покачал головой, словно пытаясь предупредить его о чем-то, известном лишь им двоим. — Послушать его, новости получаются нехорошие.

— Что такое? — Спир наградил Стритера злобным взглядом.

Эмбер вздохнул, и его хищная, остренькая физиономия сморщилась от разнообразных чувств, среди которых преобладала ярость.

— Говорит, что Сэл Ходжес померла, — выпалил он. — Вот только сейчас и сказал. Мол, померла и лежит в одном доме на Брик-лейн.

— Что? — Голос Спира едва не сорвался на визг. — Это что, Стритер, правда? Сэл Ходжес мертва? Как это случилось? Когда? Господи, лучше рассказывай все, как есть, а то пожалеешь, что на свет появился.

— Случилось это прошлой ночью, мистер Спир. — Оказавшись перед своим прежним хозяином, Стритер заметно стушевался. — Но я услышал только под утро, от Джейкобса. Того, что тоже был вашим.

— Которого Джейкобса? Их двое. Уильям и Бертрам.

В не столь далеком прошлом братья-близнецы Джейкобсы входили в ближний круг Мориарти и пользовались его доверием.

— Те Джейкобсы, которых Профессор из Стила вытащил? Ты про них говоришь? — спросил Спир, глядя на Стритера из-под насупленных бровей. В свое время Мориарти действительно вызволил близнецов из исправительного заведения Колдбат Филдс, более известного как Стил — сокращенно от «Бастилии», — тюрьмы исключительно надежной и известной строгостью своих порядков.