Страница 18 из 81
– Что случилось? – тревожно спросила она. – Вы же знаете, ко мне нельзя.
– Знаю, – ответил человек. – Дайте воды. Очень устал!
Клавдия Федоровна достала из шкафа чашку, налила в нее из чайника воду и протянула ему.
Человек жадно выпил, а потом устало опустился на стул. Неровный свет коптилки делал черты его лица почти неразличимыми. Казалось, что из поднятого воротника торчит лишь один нос. И только лихорадочно блестят темные глаза.
– Дело не терпит промедления, – сказал он хриплым от волнения и усталости голосом, – только что в гестапо расстреляны Степан Лукич Власенко и Тимофей Петрович Скурихин.
– Ужасно! – прошептала Клавдия Федоровна.
– Во время допроса, – продолжал человек, – выяснилось, что они сидели в подвале городской полиции вместе с сыном Охотниковой – той, которую повесили, – и еще с одной девочкой. Сегодня днем дети бежали...
– Вот как, – выдохнула Клавдия Федоровна. – А где же они?
– Никто не знает. Мейер взбесился. Он боится, что подпольщики успели им что-то передать...
– Слушайте, Никита Кузьмич, – сказала Клавдия Федоровна, – все в городе говорят, что вы сами отвели мальчика в полицию. Это правда?
Никита Борзов – это был он – с досадой махнул рукой:
– Я вынужден был это сделать! Мейер подослал ко мне своего шпиона. Тот видел Колю у меня во дворе...
– Надо было придумать что-нибудь другое. Ведь в полиции мальчик подвергался страшной опасности.
– Его бы все равно выпустили! Я даже скажу больше. В тот момент, когда он бежал, уже было решено ребят отпустить... За ними хотели установить слежку. Мейер думал, что ребята прямиком приведут его к подпольщикам...
– Хитро, – сказала Клавдия Федоровна. – Что же дальше?
– Весь город оцеплен... Но вот что меня тревожит: Мейер послал три машины с солдатами в сторону Малиновки...
Клавдия Федоровна молча прошлась по комнате.
– Может быть, Власенко и Скурихин не выдержали допроса и в чем-нибудь признались?
– Нет, нет, – горячо возразил Борзов, – я был там почти все время. Они не сказали ни слова.
– Что же делать? – спросила Клавдия Федоровна.
– Вы знаете Колю Охотникова в лицо? – спросил Никита Кузьмич.
– Знаю. В день казни я хотела увести его с собой, но мне помешал фотограф с Базарной площади. Он тоже хотел забрать мальчика. Пока мы с ним спорили, Коля исчез...
– Фотограф все-таки зацапал его. Ему, видите ли, нужны здоровые руки. Хотел, чтобы мальчик был у него вместо домработницы.
– Ну, это вы зря, Никита Кузьмич, – возразила Клавдия Федоровна. – Старик Якушкин неплохой человек.
– Ладно, – проговорил Борзов. – Сейчас важно разыскать детей, а то они начнут пробираться к Малиновке и наткнутся на засаду.
– Почему вы думаете, что они пойдут туда?
– Из случайного слова, сказанного Блиновым, я понял, что Коля где-то кому-то говорил о Малиновке...
Вдруг Клавдия Федоровна испуганно схватила его за руку.
– Тихо! – прошептала она и даже при слабом, неверном свете угасающей коптилки было видно, как побледнело ее лицо. – Идут!
Никита Кузьмич быстрым движением вытащил пистолет и прижался к косяку двери.
– Если сюда войдут, я буду стрелять, – проговорил он.
Клавдия Федоровна кивнула в сторону спящего Вити:
– Вы погубите его! Нельзя!..
Лицо Никиты исказилось. Тускло блестел в его руке прижатый к груди револьвер.
Шаги за окном стихли. Потом опять заскрипел гравий. Странно, но собака перестала лаять...
Клавдия Федоровна прильнула к окну. Она долго вглядывалась в темноту и вдруг, тихо ахнув, быстро направилась к двери.
Борзов невольно отшатнулся, когда она проходила мимо. На мгновение ему показалось, что он попал в засаду...
Он еще плотнее прижался к стене, готовясь к самому худшему. Ведь он никогда бы не смог объяснить ни Курту Мейеру, ни Блинову, почему оказался здесь ночью.
– Никита Кузьмин, посмотрите, кто пришел! – Голос Клавдии Федоровны звучал спокойно.
Борзов осторожно вышел из своего убежища. Перед ним стояли до предела измученные, но целые и невредимые Коля Охотников и Мая Шубина.
Глава одиннадцатая
ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ
Если бы не война, Геннадий Андреевич Стремянной так бы и продолжал учительствовать в школе, где преподавал историю.
Немного сутулый, в черном пиджаке и залоснившихся брюках, он входил в класс и неизменно начинал урок одной и той же фразой: «Итак, дети, на чем мы остановились в прошлый раз?» При этом он делал долгую паузу и ждал, что ему ответят. Конечно, он не был педантом, но ему хотелось удостовериться, что его ученики помнят, чему он их учил...
После смерти жены Геннадий Андреевич жил с двумя сыновьями. Жизнь его шла размеренно и спокойно. Но, несмотря на то что годы брали свое, он и сейчас еще мечтал о какой-то другой жизни, пусть тяжелой и сложной, полной опасностей, однако такой, в которой воплотятся самые затаенные устремления его молодости.
Когда гитлеровцы стали подступать к городу, коммуниста Стремянного вызвали в райком партии. Он думал, что ему поручат какую-нибудь работу по эвакуации... Но секретарь райкома посадил его в машину и повез в горком. Здесь с Геннадием Андреевичем говорили секретарь горкома и представитель фронтовой разведки. Ему предложили остаться в городе и уйти в подполье. Никто не скрывал от него связанного с этим риска. Даже маленькая ошибка могла стоить жизни. Право отказаться осталось за ним. На следующее утро уходил эшелон, и он мог уехать на восток.
Геннадий Андреевич согласился сразу. Сыновья его в армии. Он остался один, ничто его не связывало. Первоначально его роль должна была быть весьма скромной. После прихода немцев постараться открыть лавочку писчебумажных товаров на одной из главных улиц. Эта лавчонка будет явочной квартирой, а для того, чтобы немцы его ни в чем не заподозрили, он заявит, что его отец был когда-то крупным торговцем; для убедительности ему сочинили документы, подтверждающие, что самого Стремянного преследовали большевики. Он изучал шифр, запоминал нужные адреса, проверял подходы к той лавочке, которую заранее облюбовал, если придется из нее внезапно уходить. Он накрепко запомнил адрес, где в случае нужды найдет укрытие и откуда его переправят в безопасное место.
Его познакомили только с двумя-тремя людьми будущего подполья, но он чувствовал, что создается крепкая организация, и он – лишь одно из ее звеньев.
Однако в первые же дни оккупации подпольщиков постигла серьезная беда. Гестаповцы схватили на улице руководителя городского подполья Лосева, единственного человека, которому Геннадий Андреевич должен был подчиняться. Причина ареста и судьба Лосева так и остались неизвестными.
Геннадий Андреевич ожидал, что ночью за ним придут, и готовился дорого отдать свою жизнь. Однако гестапо его не тронуло. Немного придя в себя, он стал заниматься лавочкой, но и тут он потерпел неудачу: сгорел дом, где в подвале заблаговременно были припрятаны пачки с писчей бумагой, карандашами, резинками и тетрадями – весь тот запас, который он должен был, когда наступит время, разложить на прилавках своего «магазина». Его охватило отчаяние. Что делать, куда податься? Невыносимо сидеть одному сложа руки, в бездействии, в полном неведении. Пойти по заветному адресу? Не рано ли? Да и существует ли еще организация? Но через несколько дней ему дали знать, что назначен другой руководитель – Сергеев, слесарь паровозного депо.
На тайной явке Сергеев, молодой человек в промасленной черной куртке, державшийся собранно и говоривший неторопливо, предложил Стремянному поступить чернорабочим в депо.
Несмотря на суровый режим, который установили там гитлеровцы, Геннадий Андреевич воспрянул духом – рядом были товарищи. По условиям конспирации, Сергеев ни разу не заговорил со Стремянным на людях, но он все равно всегда ощущал его присутствие, его внимательный взгляд, его помощь. По указанию Сергеева он насыпал в масло, которым смазывал оси вагонов, песок, смешанный с землей. Трудно это было сделать, но самым сложным оказалось обмануть гитлеровского инженера, человека подозрительного, проверявшего каждую мелочь. Надо было овладеть искусством фокусника и жонглера, показать ему бочку с чистым маслом и тут же разлить по масленкам испорченное из другой. Это была игра со смертью. И все же Геннадий Андреевич довел дело до конца.