Место под облаком

— Ах ты, — рассвирепел шофер. — На тебе! На!

И послышался глухой удар, словно кулачищем о матрац.

И все стихло.

Через мгновение багровый шофер, отплевываясь и матерясь, вскочил в автобус. На лбу и воротнике у него была кровь.

Оттирая руки подмышками, он сказал чернявому в бушлате:

— Так-то будет короче. Деятели… с пьяной швалью не могут совладать. Возись тут со всякой дрянью.

— Постой, ты что сделал? — громким шепотом спросил чернявый. — Ты что?

— Цыц! — вякнул шофер, громадной растопыренной ладонью прикрыв лицо человека в бушлате, смерив его взглядом с головы до ног, и обратно. — Смотри мне! А то я быстро и с тобой…

Он нырнул в кабину, и автобус, мелко задрожав, рванулся вперед. Всех прижало к спинкам сидений, как в самолете.

Мальчишка с ногами забрался на освободившееся сиденье и, вытянув бледную шею, смотрел поверх голов на чернявого. Тот, тяжело дыша, вытирал краем белого шарфа лоб. Рядом человек в габардиновом плаще стоял, словно парализованный, никуда не глядя и не шевелясь. Некоторые пассажиры, привстав, вглядывались сквозь водянистые стекла в сумерки. Учительница тоже.

В какое-то мгновение Николаю Ивановичу показалось, что автобус идет не в ту сторону. Так бывает, когда слишком долго едешь в «медленном» транспорте. Он дернулся к окну и приник горячим лицом к мокрому стеклу.

В рыхлой от идущего снега пелене сумерек на светлой дороге еле различался сероватый неподвижный силуэт. Иногда он вроде бы покачивался, менял очертания, уменьшался, постепенно растворяясь в темнеющем пространстве.

Автобус шел все быстрее, и скоро рассмотреть что-либо вдали за окном стало невозможно, все исчезло за снежной мглою, слилось с небом и землей.

Николай Иванович встал.

Когтистая лапа с раскаленными шипами стиснула все в груди, больно отдалось в висках, за грудиной, в левой руке. Он вынул из кармана платок, вытер испарину на лбу и шее. Непослушными пальцами достал валидол, две таблетки положил под язык. Валидольный пенальчик закрыть не удалось, таблетки посыпались на пол. Левый мизинец онемел.

Мальчишка, сидевший впереди, закусив нижнюю губу, размазывал ладонью что-то по дермантиновой спинке сиденья. Жалостливо всхлипнув, он пробубнил, с неживой улыбкой глядя в стекленеющие глаза Николая Ивановича:

— А где моя мамака? Где мамака?

Словно в кисельном красноватом тумане, и не пешком, а каким-то иным способом, медленным и неуклонным перемещением в пространстве, Николай Иванович преодолел расстояние и — оказался у кабины водителя.

— Останови, — сказал он шоферу. — Останови!

— Да в чем дело? — взвился тот, оглянувшись.

Но когда обернулся, весь побледнел, вытаращил глаза, тут же отпрянул, резко затормозил — заругались, заойкали в салоне ушибленные — и проговорил сиплым севшим голосом, пятясь в угол кабины:

— Ты чо?.. Т-ты чего так смотришь, а?.. Товарищи, товарищи, да он не в себе, тронутый… Выходишь, так и скажи, что выхо…

— Николай Иванович, — тихо обратился Витя, возникнув откуда-то сбоку и снизу.

— Николай Иванович, разве вы тут сходите?

Но Николай Иванович, уже выскользнув с автобуса, пошел в обратном направлении.

Второе крыло надежды

Михаил Кузьмич Смирнов, кудрявый сорокадвухлетний брюнет, художник химкомбината, по обыкновению проснулся в пять утра весьма бодрый, потому что предвкушал как вот он через полчаса примется за акварель большого эскиза — надо было сегодня начальству представить проект оформления фасада Управления комбината. Идея родилась хорошая: фигуры нефтепереработчиков предполагалось нарисовать в условной манере, как, к примеру, у Дейнеки, но лица должны сильно напоминать нынешнее высшее руководство — генерала, директоров заводов, это им понравится, может быть, и заплатят пощедрее.

Однако подняться с постели не удалось, левая нога и рука не слушались. Он принялся неуклюже суетиться, пытаясь столкнуть непослушную ногу на пол, получалось плохо, потому что одеревеневшая левая рука не могла помочь левой ноге. «Надо же так отлежать», — подумал Смирнов.

Жена проснулась и недовольно проворчала:

— Мишка, кончай ерзать. Чего ты так рано глаза продрал?

— Да се та ны-ны-как, — слегка заикаясь, еле пролепетал Смирнов, не узнавая своего голоса. Язык словно распух и не помещался во рту.

Жена села на постели.

Ангелина Викторовна, учительница литературы, была женщина грамотная, начитанная, она сразу все поняла.

— Подыми левую руку, Миша, — сдавленно сказала она, — И ногу.

— Ны-ны-к-как, — промычал Михаил.

— Лежи и не шевелись!

Жена бросилась к телефону, вызвала «скорую», — случился инсульт, мужа парализовало. У него давно было повышенное кровяное давление.

Машина приехала минут через сорок.

*

Носилки, каталка, лифт… Его привезли в палату, переложили с каталки на койку у окна.

Вскоре сделали болезненный укол в живот, поставили систему.

— Не шевелиться! — строго сказала большая рыжая медсестра. — Если что, — обратилась она к сидящей рядом с кроватью жене Смирнова, — вот утка. Система на два часа. Все понятно?

Утирая глаза, Смирнова кивнула.

— Нечего плакать! — тронула ее за плечо медсестра. — Обычное дело, все будет как надо.

— А как надо? — всхлипнула Ангелина Викторовна.

— Как привезли, так и увезете, хуже не будет. Недели через две. У нас тут быстро.

— А хуже может быть?

— Все может быть. Не шевелиться! Еда только жидкая, чайными ложечками. Ему сегодня обеда и ужина не будет, на довольствие поставят завтра, после обхода.

— Миша, — наклонилась жена, — кушать хочешь?

Смирнов кивнул, прикрыв глаза.

— Но он же голоден, — проговорила Ангелина Викторовна, вопросительно глядя на медсестру. — У вас тут можно что-нибудь купить?

— У нас все можно купить, — криво улыбнулась медсестра Людмила краешком рта. — Сок, кофе, пирожные. Буфет на первом этаже. Только для персонала. А ему бульон нужен. Поезжайте домой, сварите и привозите. К вечеру успеете. Немного поголодать ему сейчас полезно. Понятно? Это для легких важно.

— Я хочу поговорить с дежурным врачом.

— Если надо будет, он сам придет. Альберт Султанович Шмак. Очень строгий! В ординаторской. По коридору прямо, потом налево, там написано.

— Спасибо.

— Рекомендую найти контакт. Это полезно.

— Я поняла, — кивнула Ангелина Викторовна.

— Только в у. е.! — улыбнулась медсестра. — Муж где работает?

— На комбинате.

— Ну, тогда что говорить? Там все богатые. И вы на комбинате?

— Нет, я учительница.

— Учительница? Это плохо.

— Отчего же плохо?

— Потому что у учителей у. е. не водится, — засмеялась медсестра.

— У меня дома есть двадцать долларов, — учтиво произнесла Смирнова. Медсестра посмотрела с удивлением и пожала плечами:

— Это не серьезно.

*

На пятый день Альберт Султанович сказал, что можно вставать и потихоньку ходить с палочкой, а лучше с костылем.

— Привыкайте, — уточнил Шпак. — Это теперь навсегда. Жалобы есть?

— А рисовать? Я смогу рисовать? — с трудом проговорил Смирнов, язык слушался плохо. — Я же левша.

— Учитесь правой. Левой рисовать не будете, ни писать, ни рисовать, ничего. У вас большой очаг поражения.

— В м-м-мозгу?

— Именно, дорогой, именно. Но будем кое-что нестандартное делать. Ваша жена правильно поняла ситуацию. Небольшой спецрезерв нового лекарства я для вас найду. Цену Ангелина Викторовна знает.

— С-спасиб-б-бо, — сказал Смирнов.

— Не теряйте надежду, Михаил Кузьмич. Вы находитесь в крыле первой надежды!

— Ладно, — пролепетал Смирнов.

В палату вошла красивая девушка в распахнутом халате. Джинсы низкие, животик, пупок наружу.

— Журналы, газеты, стрижка, бритье, массаж? — спросила она, оглядывая палату.

— Эльвира, какая стрижка? — обернулся Шмак. — Это седьмая палата, не видишь контингент?