Страница 29 из 105
Самым удивительным было довольство и бездумная веселость Рима. Жители, воспитанные в трущобах, но проводящие свой день в мраморных дворцах, не помышляли ни о чем, кроме игрищ и бегов; Рим, смеясь, во весь опор мчался навстречу своей гибели. Гигантские руины терм Диоклетиана — как раз того времени, но когда смотришь на них, с трудом в это верится.
Диоклетиан испробовал все средства, чтобы скрепить то, что готово было рухнуть. В 301 году он заморозил заработную плату и цены и создал бюрократический аппарат, вдохновленный столетней практикой вымогательства. Сборщики налогов стали кошмаром для сельских жителей. Люди бежали из дома, чтобы не встретиться с ними, и мстили государству, становясь разбойниками. Богатым землевладельцам, научившимся избегать уплаты налогов, удавалось жить в своих поместьях, окружив себя серфами и вооруженной стражей (предвестье Средних веков), не подчиняясь чиновникам казны и то и дело подкупая их.
Возможно, самым худшим в государственном контроле была тактика фиксации не только заработной платы и цен, но и людей тоже. Теперь стало незаконным менять занятие, и сын был обязан продолжать дело отца. Все ремесла и профессии стали наследственными. На человека, бежавшего из булочной, желая стать серебряных дел мастером, начиналась охота, его ловили и водворяли обратно, как беглого заключенного. Рожденных в Риме больше не брали в солдаты. В армии служили в основном варвары-наемники под командованием пообтесавшихся в Риме варваров, потому что императоры предпочитали, чтобы их войсками управляли офицеры, которые не станут претендовать на пурпурную кайму. Такие претензии были еще впереди.
И вот в этой карикатуре на республику Платона единственным местом, где человек переставал быть единицей, платящей налоги, и становился существом с бессмертной душой, была Церковь. Епископы действительно являлись пастырями для своих прихожан и имели мужество даже противостоять властям. Святой Василий однажды обругал префекта преторианцев, и тот сказал ему, что до сей поры никто не осмеливался так разговаривать с ним. «Не удивительно, — ответил святой Василий, — ты никогда раньше не встречал епископа». Кроме того, что были введены грабительские налоги и государственный контроль, Рим так и не оправился от переноса столицы на Босфор, осуществленного Константином. Огромное количество богатого и знатного населения, а также наиболее предприимчивая часть ремесленников последовала за императором и помогла ему основать новый город.
Современные историки, философы и экономисты, продолжая исследования, начатые Гиббоном, пытались выделить этот микроб, вызывающий распад нации; выяснить, почему народы, когда-то знаменитые своей энергией, теряют волю и приходят в упадок, в то время как другие, до этого ничем не выдающиеся, горят энтузиазмом. Ростовцев упоминает о «разочаровании», поражающем цивилизацию, и о чувстве, что будущее не стоит того, чтобы ради него жить. «Там, где мы наблюдаем этот процесс, — говорит он, — мы видим и психологические изменения у тех слоев и классов, которые создавали эту культуру. Их креативная способность и энергия иссякают; люди устают и теряют интерес к творчеству, перестают ценить его; они разочаровываются; больше не прилагают усилий, стремясь достичь идеала на благо человечества; их ум занимает либо материальное, либо цели, не связанные с жизнью именно здесь, на их земле, и осуществимые где угодно». В западных провинциях Рима, считает он, такое состояние души и ума — «апатия у богатых и недовольство у бедных» — развивалось медленно и подспудно, но когда Империя после столетий мира и покоя оказалась перед необходимостью защищать себя, нужного для этого энтузиазма уже не было. «Чтобы спасти Империю, государство начало крушить и уничтожать население, унижая гордых, но не поднимая вверх униженных. И тогда возник социальный и политический конфликт III века, в котором государство, опираясь на армию, или, другими словами, на низшие классы, подавило классы высшие, унизило их и поставило в положение нищих».
Тенни Франк говорит об ослаблении нации в результате скрещивания сильных с генетически более слабыми слоями; О. Зеек пишет об «истреблении лучших» во время войны; Жюль Тутен говорит о тирании государственного контроля, которая означала, что «нигде не было простора инициативе и свободному труду»; и все эти симптомы свидетельствовали о параличе; государство начало как бы утекать сквозь ослабевшие границы, и имперская гордость римлян была теперь в дефиците. Не хватало энергии и энтузиазма, чтобы вернуть былое величие. Теперь энергией и энтузиазмом обладали варвары, и они хлынули в Рим, чтобы расположиться в нем, грабить и разрушать его, потому что их ужасали эти великие каменные города.
Первый взгляд на наших ранних европейских предков не доставит большого удовольствия. Сидоний Аполлинарий был римским аристократом и очень наблюдательным человеком, он владел поместьем на территории современной Франции и наблюдал, как бесчисленные орды продвигались к Альпам. Вероятно, мальчиком он видел и гуннов с их жиденькими бородками и приплюснутыми носами, сидящих на своих лошадях так, будто они родились кентаврами; конечно же, видел и обонял бургундцев, которые мазали волосы прогорклым маслом и оскорбляли все органы чувств своими манерами за столом и неаппетитными кушаньями; и готов в шкурах диких зверей, и голубоглазых саксов, которые плавали по морю в утлых скорлупках, обшитых кожами, и убивали пленных, чтобы умилостивить своих богов. Если верить Сидонию, то самыми приличными на вид были франки: люди с серо-голубыми глазами и желтыми волосами, чисто, как древние римляне, выбритые и в подпоясанных туниках.
Многие племена обосновывались в Галлии и совершали набеги на римские города, иногда при полном одобрении их жителей, которые предпочитали необременительное правление варваров суровому гнету имперских чиновников. Из Рима многие бежали к варварам, и даже у худшего из варваров, Аттилы, был секретарь-римлянин. За исключением гуннов, племена не были такими уж дикими, охваченными ненавистью к цивилизации; наоборот, многие из них восхищались Римом, и многие их вожди, такие как Аларих, его зять Атаульф или Адольф (это имя значит «волк-отец» и до недавнего времени было очень популярно в Германии) хотели всего лишь стать римскими военачальниками и носить римские титулы.
Когда читаешь о тех бурных днях или думаешь о них, стоя на Палатинском холме, кажется невероятным, что мир настолько расшатался и разложился, что этот огромный, беззащитный, самодовольный город — Рим, который правитель Западной Римской империи уже покинул, считая пребывание в нем опасным, был разграблен в 410 году тем, кто им так восхищался, то есть Аларихом. И все-таки мир ужаснулся: величие Рима было оскорблено, и жизнь, которую люди знали, казалось, кончилась. Даже сейчас, когда мы читаем об этом и понимаем, что это было неизбежно, представляя себе, как готы собираются перед стеной Адриана в конце августа 410 года, мы чувствуем ужас, как будто являемся свидетелями преступления.
В истории бывают периоды, перед самым концом очередной эпохи, когда вдруг появляется женщина, приобретающая огромное влияние; и в ее странной и часто трагичной судьбе мы видим отражение духовного климата тех времен. Такой женщиной была Галла Плацидия, дочь Феодосия Великого, сводная сестра слабого императора Западной Римской империи Гонория. «Ее необычная судьба совпала с падением имперского Рима, — писал Грегоровиус, — как трагедия Клеопатры совпала с падением Рима республиканского».
Мы могли бы на многих страницах описать разграбление Рима готами и вандалами, но, возможно, лучшее представление об атмосфере того времени мы получим, узнав историю молодой и красивой женщины из императорского дома. Галла Плацидия жила в Риме, когда летом 410 года предводитель готов Аларих встал лагерем за городскими стенами, уже в третий раз за два года. Сенат и народ были в ужасе. Рим, прекрасный Рим, еще нетронутый рукою гота, сияющий своими дворцами, императорскими форумами, амфитеатрами и термами, своими храмами, пока еще крытыми позолоченными листами, и улицами, вдоль которых стояли статуи, увешанные драгоценностями из золота и серебра, был не готов к осаде.