Страница 52 из 75
В это время снаряд уже почти ничего не весил. По мере удаления от Земли вес его постепенно уменьшался и должен был сделаться равным нулю в той точке, где притяжения Луны и Земли равны и, следовательно, уравновешивают друг друга.
Однако, невзирая на все треволнения, Ардан не забыл приготовить завтрак. Все ели с большим аппетитом. Завтрак действительно был на славу: вкуснее этого бульона, сваренного с помощью газа, и этого консервированного мяса, казалось, ничего быть не могло. В довершение всего было выпито несколько стаканов хорошего французского вина, причем Ардан не упустил случая заметить, что лунные виноградники, — если они только были, — согреваемые палящими лучами Солнца, должны бы доставлять тонкие вина.
На всякий случай предусмотрительный француз захватил с собою несколько драгоценных лоз Медока и Кот-д'Ора, на которые он главным образом надеялся.
Аппарат, все время доставлявший новые запасы воздуха, действовал с чрезвычайной аккуратностью. Ни одна частица углекислоты не могла устоять против едкой щелочи, а кислород, по словам капитана Николя, был „первого сорта". Небольшое количество водяных паров, заключавшихся в снаряде, смешиваясь с этим воздухом, умеряло его сухость; очень многие квартиры в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, многие театральные залы, конечно, не находились в столь благоприятных в гигиеническом отношении условиях.
Но для правильного действия необходим был весьма тщательный уход за аппаратом. Поэтому Мишель каждое утро осматривал регуляторы, пробовал краны и регулировал температуру газа.
До сих пор все шло как нельзя лучше; путешественники, подражая в этом случае достойному Мастону, начинали не на шутку полнеть. И кто знает, что бы с ними стало, если бы их заключение продолжалось несколько месяцев. С ними, словом, происходило то, что бывает с цыплятами, посаженными в клетку, — они жирели.
Глядя в окно, Барбикен видел труп верного пса и прочие предметы, выкинутые из снаряда, которые неотступно следовали за ними. Диана грустно завыла при виде останков Спутника. Но все эти вещи, вместе с снарядом, казались неподвижными, как будто лежали на земле.
— Знаете ли, друзья мои, — сказал Ардан, — если бы хоть один из нас не перенес того толчка, которым нас угостил снаряд при вылете из колумбиады, то было бы очень печально его хоронить, или, точнее говоря, бросить в пространство! Труп умершего преследовал бы нас, как угрызение совести.
— Да, невесело, — ответил Николь.
— Ах, — вскрикнул Мишель, — об одном сожалею, что нельзя теперь прогуляться! Какое бы наслаждение плавать в этом лучезарном пространстве, парить в солнечных лучах! О, если бы только Барбикен запасся каучуковой фуфайкой да воздушным насосом, я рискнул бы высунуться из снаряда. Я стал бы на него ногой — в виде статуи „Химеры"...
— Эх, любезный Мишель, — сказал Барбикен, — недолго изображал бы ты собою статую, потому что, несмотря на фуфайку, ты лопнул бы, как граната или воздушный шар, поднявшийся слишком высоко. Пока мы будем плавать в этом безвоздушном пространстве, тебе придется отказаться от всяких сентиментальных прогулок!
Ардан согласился, что это было бы, делом трудным, — но не невозможным — слова „невозможно" он никогда не признавал.
Оживленная беседа переходила с одного предмета на другой и не прерывалась ни на минуту.
Трем друзьям казалось, что разного рода идеи растут у них, как молодые листья под лучами весеннего солнца.
Среди множества тем, которые обсуждались в это утро, Николь предложил один вопрос, на который никто не сумел дать удовлетворительного ответа.
— Вот что, — сказал капитан: — на Луну-то отправляться очень приятно, а вот как мы возвратимся назад?
Собеседники взглянули на него с изумлением.
— Как вас понимать, Николь? — важно спросил Барбикен.
— Мне кажется вовсе неуместным толковать о возвращении из страны, в которую еще не прибыли, — присовокупил Мишель.
— Я, конечно, не с тем говорю это, чтобы отступать от начатого дела, — возразил Николь, — мне просто интересно знать, каким образом мы вернемся.
— Я этого не знаю, — сказал Барбикен.
— А я, — сказал Мишель, — если бы и знал, то все равно ни за что бы не вернулся.
— Вот это ответ! — воскликнул Николь.
— Я его одобряю, — сказал Барбикен. — И прибавлю с своей стороны, что вопрос ваш в настоящую минуту не имеет ни малейшего интереса. Впоследствии, пожалуй, когда найдем, что пришло время возвращаться, мы подумаем и об этом. Если колумбиады там не будет, то снаряд все-таки останется с нами.
— Ну, в этом еще мало утешительного! Пуля без ружья!
— Ружье всегда можно сделать, — возразил Барбикен, — порох тоже: ни в металлах, ни в селитре, ни в угле не может быть недостатка в недрах Луны. Чтобы возвратиться, нужно преодолеть лишь лунное притяжение, которое значительно меньше земного: достаточно будет подняться над Луной на расстояние каких-нибудь 30 тысяч километров, чтобы затем, по законам тяготения, упасть на Землю.
— Довольно, — сказал Мишель, воодушевляясь. — Чтоб и речи больше не было о возвращении! Мы уже и без того много об этом толковали. А вот насчет сообщения с нашими земляками — так это будет вовсе нетрудно наладить.
— А каким же образом?
— Да хоть посредством тех же болидов, что извергаются лунными вулканами.
— Весьма остроумная идея, Мишель, — сказал убедительным тоном Барбикен. — Лаплас вычислил, что для отправления болида с Луны на Землю совершенно достаточно употребить силу, которая в пять раз больше силы наших пушек. А ведь вулканы одарены гораздо большей силой извержения.
— Ура! — закричал Мишель. — Какая прекрасная вещь эти болиды, а главное — они ничего не будут нам стоить! Можно будет отправлять письма без марок, без расписок. И уж как мы посмеемся тогда над почтово-телеграфными правилами! Но я думаю...
— О чем ты думаешь?
— Прекрасная идея! Как нам не пришло в голову прицепить к снаряду проволоку? У нас бы тогда установилось правильное телеграфное сообщение с Землей!
— Тысяча чертей! — крикнул Николь. — А вес проволоки в 400 тысяч километров длиной ты ставишь ни во что?
— Как ни во что? В колумбиаду можно было бы положить заряд втрое, вчетверо, впятеро больше! — крикнул Мишель с возрастающей запальчивостью.
— Против этого проекта, — сказал Барбикен, — я сделаю одно небольшое возражение. Эта проволока, при вращательном движении снаряда, наматывалась бы на него, как цепь на вал, и, стало быть, возвратила бы нас на Землю.
— Что за дьявольщина! — закричал Мишель. — У меня сегодня все непрактичные мысли! Мысли, достойные Мастона! Но мне кажется, что если мы не вернемся на Землю, Мастон способен явиться на Луну, чтобы нас навестить.
— Да, он явится, — сказал Барбикен. — Он достойный и храбрый человек. Да и что ему помешает это сделать? Разве колумбиада уйдет из Флориды? Разве может оказаться недостаток в хлопчатой бумаге и в азотной кислоте для изготовления пироксилина? Разве Луна не пройдет снова через зенит Флориды? Разве через 18 лет не займет она того же положения, какое занимает в настоящую минуту?
— О, конечно, — вторил Мишель, — конечно, Мастон явится к нам, а с ним и наши друзья, все члены Пушечного клуба... Уж как же мы их примем! А там установятся правильные рейсы снарядов между Луной и Землей. Ура Мастону!
Если достопочтенный Мастон и не был в состоянии расслышать эти „ура", выкрикиваемые в его честь, то все-таки можно было ручаться, что у него звенело в ушах. Что делал он в это время? Без сомнения, стоял на Скалистых горах, в обсерватории Лонгспика, и старался отыскать снаряд колумбиады в беспредельном пространстве. Если он думал в эту минуту о своих любезных товарищах, то надо сознаться, что и они не оставались у него в долгу и, под влиянием какого-то особого возбуждения, посвящали ему лучшие свои мысли.
Но что это за одушевление, с каждой минутой усиливавшееся в пассажирах снаряда? Лица их раскраснелись, словно они сидели сряду несколько часов против накалившейся печи; дыханье ускорилось, легкие действовали, как кузнечные мехи; глаза необыкновенно блестели, голоса их звучали странно; путешественники не говорили, а стреляли словами: каждый звук вылетал, как пробка из бутылки шампанского; телодвижения становились резкими.